Что такое народное творчество, революция, диктатура, мещанство. Что такое народ

народа? Да, это очень хорошо. Это — высшее проявление народной борьбы за свободу. Это — та великая пора, когда мечты лучших людей России о свободе претворяются в дело, дело самих народных масс, а не одиночек-героев.
К ИСТОРИИ ВОПРОСА О ДИКТАТУРЕ134
(ЗАМЕТКА)

Вопрос о диктатуре пролетариата есть коренной вопрос современного рабочего движения во всех без исключения капиталистических странах. Для полного выяснения этого вопроса необходимо знать его историю. В масштабе международном история учения о революционной диктатуре вообще и о диктатуре пролетариата в частности совпадает с историей революционного социализма и специально с историей марксизма. Затем — и это, разумеется, самое важное — история всех революций угнетенного и эксплуатируемого класса против эксплуататоров является самым главным материалом и источником наших знаний по вопросу о диктатуре. Кто не понял необходимости диктатуры любого революционного класса для его победы, тот ничего не понял в истории революций или ничего не хочет знать в этой области.

В масштабе русском особенное значение имеет, если говорить о теории, программа РСДРП135, составленная в 1902—1903 годах редакцией «Зари» и «Искры» или, вернее, составленная Г. В. Плехановым и проредактированная, видоизмененная, утвержденная этой редакцией. Вопрос о диктатуре пролетариата поставлен в этой программе ясно и определенно, притом поставлен именно в связи с борьбой против Бернштейна, против оппортунизма. Но самое важное значение имеет, конечно, опыт революции, т. е. в России опыт 1905 года.

Три последние месяца этого года — октябрь, ноябрь и декабрь — были периодом замечательно сильной, широкой, массовой революционной борьбы, периодом соединения двух наиболее могучих приемов этой борьбы: массовой политической стачки и вооруженного восстания. (Заметим в скобках, что еще в мае 1905 года большевистский съезд, «Третий съезд РСДРП», признал «задачу организовать пролетариат для непосредственной, борьбы с самодержавием путем вооруженного восстания» «одной из самых главных и неотложных задач партии» и поручил всем партийным организациям «выяснять роль массовых политических стачек, которые могут иметь важное значение в начале и в самом ходе восстания"136.)

Первый раз во всемирной истории была достигнута такая высота развития и такая сила революционной борьбы, что вооруженное восстание выступило в соединении с массовой стачкой, этим специфически пролетарским оружием. Ясно, что этот опыт имеет мировое значение для всех пролетарских революций. И большевики со всем вниманием и усердием изучали этот опыт, как с его политической стороны, так и со стороны экономической. Укажу на анализ помесячных данных об экономических и политических стачках 1905 года, о формах связи тех и других, о высоте развития стачечной борьбы, достигнутой тогда впервые в мире; этот анализ был дан мной в журнале «Просвещение» 1910 или 1911 года и повторен, в кратких итогах, в заграничной большевистской литературе той эпохи137.

Массовые стачки и вооруженные восстания сами собой ставили на очередь дня вопрос о революционной власти и о диктатуре, ибо эти приемы борьбы неминуемо порождали — сначала в местном масштабе — изгнание старых властей, захват власти пролетариатом и революционными классами, изгнание помещиков, иногда захват фабрик и т. д. и т. п. Массовая революционная борьба указанного периода вызвала к жизни такие, невиданные раньше в мировой истории, организации, как Советы рабочих депутатов, а вслед за ними Советы солдатских депутатов, Крестьянские коми-

теты и т. п. Получился такой факт, что те основные вопросы (Советская власть и диктатура пролетариата), которые занимают теперь внимание сознательных рабочих во всем мире, оказались поставленными практически в конце 1905 года. Если такие выдающиеся представители революционного пролетариата и нефальсифицированного марксизма, как Роза Люксембург, сразу оценили значение этого практического опыта и выступили на собраниях и в печати с критическим анализом его, то громадное большинство официальных представителей официальных социал-демократических и социалистических партий, в том числе и реформисты и люди типа будущих «каутскианцев», «лонгетистов», сторонников Хилквита в Америке и т. п. , проявили полную неспособность понять значение этого опыта и выполнить свой долг революционеров, т. е. приняться за изучение и пропаганду уроков этого опыта.

В России и большевики и меньшевики тотчас после поражения декабрьского вооруженного восстания 1905 года принялись за подведение итогов этому опыту. В особенности ускорена была эта работа тем, что в апреле 1906 года состоялся Стокгольмский, так называемый «Объединительный съезд РСДРП», на котором были представлены и формально объединены и меньшевики и большевики. Подготовка к этому съезду велась обеими этими фракциями чрезвычайно энергично. Обе фракции опубликовали до съезда, в начале 1906 года, проекты своих резолюций по всем важнейшим вопросам. Эти проекты, перепечатанные в моей брошюре «Доклад об Объединительном съезде Российской социал-демократической рабочей партии (письмо к петербургским рабочим)», Москва, 1906 (страниц 110, из коих почти половина тексты проектов резолюций обеих фракций и окончательно принятых съездом резолюций), — являются главнейшим материалом для ознакомления с тогдашней постановкой вопроса.

Споры о значении Советов тогда уже были связаны с вопросом о диктатуре. Большевики еще до октябрьской революции 1905 года поставили вопрос о диктатуре (смотри мою брошюру «Две тактики социал-демократии

в демократической революции», Женева, июль 1905 г., перепечатано в сборнике «За 12 лет»)*. Меньшевики относились к этому лозунгу «диктатура» отрицательно. Большевики подчеркивали, что Советы рабочих депутатов «фактически являлись зачатками новой революционной власти» — так буквально говорил проект большевистской резолюции (стр. 92 «Доклада»). Меньшевики признавали значение Советов, стояли за «содействие образованию» их и т. д. , но не считали их зачатками революционной власти, не говорили вообще о «новой революционной власти» такого или подобного типа, отвергали прямо лозунг диктатуры. Не трудно видеть, что все теперешние разногласия с меньшевиками уже имеются в зародыше в этой постановке вопроса. Не трудно видеть также, что меньшевики (и русские и не русские, вроде каутскианцев, лонгетистов и т. п.) проявляли и проявляют себя в своей постановке данного вопроса, как реформисты или оппортунисты, на словах признающие пролетарскую революцию, на деле отрицающие самое существенное и основное в понятии революция.

Еще до революции 1905 года в названной выше брошюре «Две тактики» я разбирал довод меньшевиков, которые обвиняли меня в том, что я «подменил незаметным образом понятия: революция и диктатура» («За 12 лет», стр. 459**). Я доказывал подробно, что именно этим обвинением меньшевики обнаруживают свой оппортунизм, свою настоящую политическую натуру, как подголосков либеральной буржуазии, проводников ее влияния внутри пролетариата. Когда революция становится бесспорной силой, тогда и противники ее начинают «признавать революцию», говорил я, указывая (летом 1905 года) на пример русских либералов, остававшихся монархистами-конституционалистами. Теперь, в 1920 году, можно бы добавить, что и в Германии и в Италии либеральные буржуа или, по крайней мере, наиболее образованные и ловкие

из них готовы «признать революцию». Но «признавая» революцию и в то же время отказываясь признать диктатуру определенного класса (или определенных классов), тогдашние русские либералы и меньшевики, теперешние немецкие и итальянские либералы, туратианцы, каутскианцы как раз и обнаруживают этим свой реформизм, свою полную негодность в качестве революционеров.

Ибо когда революция стала уже бесспорной силой, когда ее «признают» и либералы, когда правящие классы не только видят, но и чувствуют непобедимую мощь угнетенных масс, тогда весь вопрос — и для теоретиков и для практических руководителей политики — сводится к точному классовому определению революции. А без понятия «диктатура» нельзя дать этого точного классового определения. Без подготовки диктатуры нельзя быть революционером на деле. Этой истины не понимали в 1905 году меньшевики, не понимают в 1920 году итальянские, немецкие, французские и прочие социалисты, боящиеся строгих «условий» Коммунистического Интернационала, боятся люди, способные признать диктатуру на словах, но не способные подготовлять ее на деле. И поэтому не будет неуместным воспроизвести подробно напечатанное мной в июле 1905 года против русских меньшевиков, но относящееся и к меньшевикам западноевропейским 1920 года, разъяснение взглядов Маркса (я заменяю названия газет и пр. простым указанием на то, о меньшевиках или большевиках идет речь):

«Меринг рассказывает в своих примечаниях к изданным им статьям из «Новой Рейнской Газеты» Маркса в 1848 году, что буржуазная литература делала, между прочим, такой упрек этой газете: «Новая Рейнская Газета» будто бы требовала «немедленного введения диктатуры, как единственного средства осуществления демократии» (Marx" NachlaB*, том III, стр. 53). С вульгарно-буржуазной точки зрения, понятие диктатура и понятие демократия исключают друг друга. Не понимая теории борьбы классов, привыкнув видеть на

политической арене мелкую свару разных кружков и котерий буржуазии, буржуа понимает под диктатурой отмену всех свобод и гарантий демократии, всяческий произвол, всякое злоупотребление властью в интересах личности диктатора. В сущности, именно эта вульгарно-буржуазная точка зрения сквозит и у наших меньшевиков, которые объясняют пристрастие большевиков к лозунгу «диктатура» тем, что Ленин «страстно желает попытать счастья» («Искра» № 103, стр. 3, столб. 2). Чтобы разъяснить меньшевикам понятие диктатуры класса в отличие от диктатуры личности и задачи демократической диктатуры в отличие от социалистической, не бесполезно будет остановиться на взглядах «Новой Рейнской Газеты"138.

«Всякое временное государственное устройство, — писала «Новая Рейнская Газета» 14 сентября 1848 года, — после революции требует диктатуры и притом энергичной диктатуры. Мы с самого начала ставили Кампгаузену (главе министерства после 18 марта 1848 года) в упрек, что он не выступил диктаторски, что он не разбил тотчас же и не удалил остатков старых учреждений. И вот в то время, как г. Кампгаузен убаюкивал себя конституционными иллюзиями, разбитая партия (т. е. партия реакции) укрепила свои позиции в бюрократии и в армии, стала даже отваживаться то здесь, то там на открытую борьбу"139.

В этих словах, — справедливо говорит Меринг, — резюмировано в немногих положениях то, что подробно развивала «Новая Рейнская Газета» в длинных статьях о министерстве Кампгаузена. Что же говорят нам эти слова Маркса? Что временное революционное правительство должно выступать диктаторски (положение, которого никак не могли понять меньшевики, чуравшиеся лозунга: диктатура); — что задача этой диктатуры — уничтожение остатков старых учреждений (именно то, что указано ясно в резолюции III съезда РСДРП (большевиков) о борьбе с контрреволюцией и что опущено в резолюции меньшевиков, как мы показали выше). Наконец, в-третьих, из этих слов следует, что Маркс бичевал буржуазных демократов за «кон-

ституционные иллюзии» в эпоху революции и открытой гражданской войны. Каков смысл этих слов, видно особенно наглядно из статьи «Новой Рейнской Газеты» от 6 июня 1848 г.

«Учредительное народное собрание, — писал Маркс, — должно быть прежде всего активным, революционно-активным собранием. А Франкфуртское собрание140 занимается школьными упражнениями в парламентаризме и предоставляет правительству действовать. Допустим, что этому ученому собору удалось бы после зрелого обсуждения выработать наилучший порядок дня и наилучшую конституцию. Какой толк будет от наилучшего порядка дня и от наилучшей конституции, если немецкие правительства в это время поставили уже штык в порядок дня"141.

Вот каков смысл лозунга: диктатура…

Великие вопросы в жизни народов решаются только силой. Сами реакционные классы прибегают обыкновенно первые к насилию, к гражданской войне, «ставят в порядок дня штык», как сделало русское самодержавие и продолжает делать систематически и неуклонно, везде и повсюду, начиная с 9-го января142. А раз такое положение создалось, раз штык действительно стал во главе политического порядка дня, раз восстание оказалось необходимым и неотложным, — тогда конституционные иллюзии и школьные упражнения в парламентаризме становятся только прикрытием буржуазного предательства революции, прикрытием того, как «отшатывается» буржуазия от революции. Действительно революционный класс должен тогда выдвинуть именно лозунг диктатуры"*.

Так рассуждали большевики о диктатуре до октябрьской революции 1905 года.

После опыта этой революции мне пришлось подробно рассматривать вопрос о диктатуре в брошюре «Победа кадетов и задачи рабочей партии», Петербург, 1906 г. (брошюра помечена 28 марта 1906 года). Из этой брошюры я приведу все наиболее существенные рассуждения,

оговариваясь, что заменяю ряд собственных имен просто указанием на то, о кадетах или меньшевиках идет речь. Вообще говоря, брошюра направлена против кадетов и частью — против беспартийных либералов, полукадетов, полуменьшевиков. Но по сути дела все сказанное о диктатуре относится именно к меньшевикам, которые на каждом шагу скатывались к кадетам по этому вопросу.

«В то самое время, когда замирали выстрелы в Москве, когда военно-полицейская диктатура праздновала свои бешеные оргии, когда экзекуции и массовые истязания шли по всей России, — в прессе кадетов раздавались речи против насилия слева, против забастовочных комитетов революционных партий. Торгующие наукой за счет Дубасовых, кадетские профессора доходили до того, что переводили слово «диктатура» словом «усиленная охрана». «Люди науки» даже свою гимназическую латынь извращали, чтобы принизить революционную борьбу. Диктатура означает — примите это раз навсегда к сведению, господа кадеты, — неограниченную, опирающуюся на силу, а не на закон, власть. Во время гражданской войны всякая победившая власть может быть только диктатурой. Но дело в том, что бывает диктатура меньшинства над большинством, полицейской кучки над народом, и бывает диктатура гигантского большинства народа над кучкой насильников, грабителей и узурпаторов народной власти. Своим вульгарным извращением научного понятия «диктатура», своими воплями против насилия слева в эпоху разгула самого беззаконного, самого подлого насилия справа, господа кадеты воочию показали, какова позиция «соглашателей» в обостренной революционной борьбе. «Соглашатель» трусливо прячется, когда борьба разгорается. Когда победил революционный народ (17 октября), «соглашатель» вылезает из норы, хвастливо охорашивается, языкоблудствует вовсю и кричит до исступления: то была «славная» политическая забастовка. Когда побеждает контрреволюция — «соглашатель» начинает осыпать побежденных лицемерными увещаниями и назиданиями. Победившая заба-

стовка была «славная». Побежденные забастовки были преступные, дикие, бессмысленные, анархические. Побежденное восстание было безумием, разгулом стихии, варварством, нелепостью. Одним словом, политическая совесть и политический ум «соглашателя» состоит в том, чтобы пресмыкаться пред тем, кто сейчас сильнее, чтобы путаться в ногах у борющихся, мешать то одной, то другой стороне, притуплять борьбу и отуплять революционное сознание народа, ведущего отчаянную борьбу за свободу"*.

Далее. Чрезвычайно своевременно будет привести разъяснения по вопросу о диктатуре, направленные против господина Р. Бланка. Этот Р. Бланк излагал в меньшевистской по существу, но беспартийной формально газете 1906 года143 взгляды меньшевиков, хваля их за то, что они «стремятся направить русское социал-демократическое движение на тот путь, по которому движется интернациональная социал-демократия во главе с великой социал-демократической партией Германии».

Другими словами, Р. Бланк, как и кадеты, противополагал большевикам, как неразумным, немарксистским, бунтарским и т. п. революционерам, «разумных» меньшевиков, выдавая и германскую социал-демократическую партию за меньшевистскую. Это обычный прием международного течения социал-либералов, пацифистов и пр., восхваляющих во всех странах реформистов, оппортунистов, каутскианцев, лонгетистов, как «разумных» социалистов, в противовес «безумию» большевиков.

Вот как я отвечал г-ну Р. Бланку в названной брошюре 1906 года:

«Господин Бланк сопоставляет два периода русской революции: первый обнимает, примерно, октябрь — декабрь 1905 года. Это период революционного вихря. Второй — теперешний период, который мы, конечно, вправе назвать периодом кадетских побед на выборах в Думу, или, пожалуй, если рискнуть забежать вперед, периодом кадетской Думы.

Про этот период господин Бланк говорит, что наступила снова очередь мысли и разума, и можно вернуться к сознательной, планомерной, систематической деятельности. Первый же период господин Бланк характеризует, наоборот, как период расхождения теории и практики. Исчезли все социал-демократические принципы и идеи, была забыта тактика, всегда проповедовавшаяся учредителями русской социал-демократии, были даже вырваны с корнем самые устои социал-демократического миросозерцания.

Это основное утверждение г-на Бланка — чисто фактического характера. Вся теория марксизма разошлась с «практикой» периода революционного вихря.

Так ли это? Каков первый и главный «устой» марксистской теории? Тот, что единственным до конца революционным классом современного общества и потому передовым во всякой революции является пролетариат. Спрашивается, не вырвал ли с корнем революционный вихрь этого «устоя» с.-д. миросозерцания? Наоборот, вихрь подтвердил его самым блистательным образом. Именно пролетариат и был главным, почти единственным вначале борцом этого периода. Чуть ли не впервые в мировой истории буржуазная революция ознаменовалась крупнейшим, невиданным даже в более развитых капиталистических странах, применением чисто пролетарского орудия борьбы: массовой политической стачки. Пролетариат пошел на борьбу, непосредственно революционную, в такое время, когда господа Струве и господа Бланки звали идти в булыгинскую Думу, когда кадетские профессора звали студентов учиться. Пролетариат своим пролетарским орудием борьбы завоевал России всю ту, с позволения сказать, «конституцию», которую с тех пор только портили, урезывали и обкарнывали. Пролетариат применил в октябре 1905 года тот тактический прием борьбы, о котором за полгода говорила резолюция большевистского III съезда РСДРП, обращавшая усиленное внимание на важность сочетания массовой политической стачки с восстанием; — именно этим сочетанием и характеризуется весь период «революционного

вихря», вся последняя четверть 1905 года. Таким образом, наш идеолог мелкой буржуазии извратил действительность самым беззастенчивым, самым вопиющим образом. Он не указал ни единого факта, свидетельствующего о расхождении марксистской теории и практического опыта «революционного вихря»; он попытался затушевать основную черту этого вихря, давшую блистательнейшее подтверждение «всех социал-демократических принципов и идей», «всех устоев социал-демократического миросозерцания».

Какова, однако, действительная причина, побудившая г-на Бланка прийти к этому чудовищно-неверному мнению, будто в период «вихря» исчезли все марксистские принципы и идеи? Рассмотрение этого обстоятельства очень интересно: оно разоблачает перед нами еще и еще раз истинную природу мещанства в политике.

В чем состояло главное отличие периода «революционного вихря» от теперешнего, «кадетского», периода с точки зрения различных приемов политической деятельности, с точки зрения разных методов исторического творчества народа? Прежде всего и главным образом в том, что в период «вихря» применялись некоторые особые методы этого творчества, чуждые иным периодам политической жизни. Вот наиболее существенные из этих методов: 1) «захват» народом политической свободы, — осуществление ее, без всяких прав и законов и без всяких ограничений (свобода собраний хотя бы в университетах, свобода печати, союзов, съездов и т. д.); 2) создание новых органов революционной власти, — Советы рабочих, солдатских, железнодорожных, крестьянских депутатов, новые сельские и городские власти и пр. и т. п. Эти органы создавались исключительно революционными слоями населения, они создавались вне всяких законов и норм всецело революционным путем, как продукт самобытного народного творчества, как проявление самодеятельности народа, избавившегося или избавляющегося от старых полицейских пут. Это были, наконец, именно органы власти, несмотря на всю их зачаточность, стихийность, неоформленность, расплывчатость

в составе и в функционировании. Они действовали, как власть, захватывая, например, типографии (Петербург), арестовывая чинов полиции, препятствовавших революционному народу осуществлять свои права (примеры бывали тоже в Петербурге, где соответствующий орган новой власти был наиболее слаб, а старая власть наиболее сильна). Они действовали, как власть, обращаясь ко всему народу с призывом не давать денег старому правительству. Они конфисковывали деньги старого правительства (железнодорожные стачечные комитеты на юге) и обращали их на нужды нового, народного правительства, — да, это были, несомненно, зародыши нового, народного, или, если хотите, революционного правительства. По своему социально-политическому характеру это была, в зачатке, диктатура революционных элементов народа, — вы удивляетесь, г. Бланк и г. Кизеветтер? вы не видите здесь «усиленной охраны», равнозначащей для буржуа диктатуре? Мы уже говорили вам, что вы не имеете никакого представления о научном понятии: диктатура. Мы сейчас объясним вам его, но сначала укажем третий «метод» действия эпохи «революционного вихря»: применение народом насилия по отношению к насильникам над народом.

Описанные нами органы власти были, в зародыше, диктатурой, ибо эта власть не признавала никакой другой власти и никакого закона, никакой нормы, от кого бы то ни было исходящей. Неограниченная, внезаконная, опирающаяся на силу, в самом прямом смысле слова, власть — это и есть диктатура. Но сила, на которую опиралась и стремилась опереться эта новая власть, была не силой штыка, захваченного горсткой военных, не силой «участка», не силой денег, не силой каких бы то ни было прежних, установившихся учреждений. Ничего подобного. Ни оружия, ни денег, ни старых учреждений у новых органов новой власти не было. Их сила — можете себе представить, г. Бланк и г. Кизеветтер? — ничего не имела общего с старыми орудиями силы, ничего общего с «усиленной охраной», если не иметь в виду усиленной охраны

народа от угнетения его полицейскими и другими органами старой власти.

На что же опиралась эта сила? Она опиралась на народную массу. Вот основное отличие этой новой власти от всех прежних органов старой власти. Те были органами власти меньшинства над народом, над массой рабочих и крестьян. Это были органы власти народа, рабочих и крестьян, над меньшинством, над горсткой полицейских насильников, над кучкой привилегированных дворян и чиновников. Таково отличие диктатуры над народом от диктатуры революционного народа, запомните это хорошенько, г. Бланк и г. Кизеветтер! Старая власть, как диктатура меньшинства, могла держаться исключительно при помощи полицейских ухищрений, исключительно при помощи удаления, отстранения народной массы от участия в власти, от наблюдения за властью. Старая власть систематически не доверяла массе, боялась света, держалась обманом. Новая власть, как диктатура огромного большинства, могла держаться и держалась исключительно при помощи доверия огромной массы, исключительно тем, что привлекала самым свободным, самым широким и самым сильным образом всю массу к участию во власти. Ничего скрытого, ничего тайного, никаких регламентов, никаких формальностей. Ты — рабочий человек? Ты хочешь бороться за избавление России от горстки полицейских насильников? Ты — наш товарищ. Выбирай своего депутата, сейчас же, немедленно; выбирай, как считаешь удобным, — мы охотно и радостно примем его в полноправные члены нашего Совета рабочих депутатов, Крестьянского комитета, Совета солдатских депутатов и пр. и т. п. Это — власть, открытая для всех, делающая все на виду у массы, доступная массе, исходящая непосредственно от массы, прямой и непосредственный орган народной массы и ее воли. — Такова была новая власть, или, вернее, ее зачатки, ибо победа старой власти затоптала побеги молодого растения очень рано.

Вы спросите, может быть, г. Бланк или г. Кизеветтер, зачем же тут «диктатура», зачем «насилие»? разве же

огромная масса нуждается в насилии против горстки, разве десятки и сотни миллионов могут быть диктаторами над тысячей, над десятком тысяч?

Этот вопрос обычно задают люди, первый раз увидавшие применение термина диктатура в новом для них значении. Люди привыкли видеть только полицейскую власть и только полицейскую диктатуру. Им странным кажется, что может быть власть без всякой полиции, может быть диктатура неполицейская. Вы говорите, что миллионам не нужно насилия против тысяч? Вы ошибаетесь, и ошибаетесь оттого, что рассматриваете явление не в его развитии. Вы забываете, что новая власть не с неба сваливается, а вырастает, возникает наряду со старой, против старой власти, в борьбе против нее. Без насилий по отношению к насильникам, имеющим в руках орудия и органы власти, нельзя избавить народ от насильников.

Вот вам простенький примерчик, г. Бланк и г. Кизеветтер, чтобы вы могли усвоить эту, недоступную кадетскому разуму, «головокружительную» для кадетской мысли, премудрость. Представьте себе, что Аврамов увечит и истязует Спиридонову. На стороне Спиридоновой, допустим, есть десятки и сотни невооруженных людей. На стороне Аврамова горстка казаков. Что сделал бы народ, если бы истязания Спиридоновой происходили не в застенке? Он применил бы насилие по отношению к Аврамову и его свите. Он пожертвовал бы, может быть, несколькими борцами, застреленными Аврамовым, но силой все-таки обезоружил бы Аврамова и казаков, причем, очень вероятно, убил бы на месте некоторых из этих, с позволения сказать, людей, а остальных засадил бы в какую-нибудь тюрьму, чтобы помешать им безобразничать дальше и чтобы отдать их на народный суд.

Вот видите, г. Бланк и г. Кизеветтер: когда Аврамов с казаками истязает Спиридонову, это есть военно-полицейская диктатура над народом. Когда революционный (способный на борьбу с насильниками, а не только на увещания, назидания, сожаления, осуждения, хныканье и нытье, не мещански-ограниченный,

а революционный) народ применяет насилие к Аврамову и Аврамовым, — это есть диктатура революционного народа. Это есть диктатура, ибо это есть власть народа над Аврамовым, власть, не ограниченная никакими законами (мещанин, пожалуй, был бы против того, чтобы силой отбить Спиридонову от Аврамова: дескать, не по «закону» это! есть ли у нас такой «закон», чтобы убивать Аврамова? не создали ли некоторые идеологи мещанства теории непротивления злу насилием?). Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть. Не что иное, как это, означает понятие: «диктатура», — запомните хорошенько, гг. кадеты. Далее, во взятом нами примере мы видим диктатуру именно народа, ибо народ, масса населения, неоформленная, «случайно» собравшаяся в данном месте, сама и непосредственно выступает на сцену, сама чинит суд и расправу, применяет власть, творит новое революционное право. Наконец, это есть диктатура именно революционного народа. Почему только революционного, а не всего народа? Потому, что во всем народе, страдающем постоянно и самым жестоким образом от подвигов Аврамовых, есть люди, забитые физически, запуганные, люди, забитые нравственно, например, теорией о непротивлении злу насилием, или просто забитые не теорией, а предрассудком, обычаем, рутиной, люди равнодушные, то, что называется обыватели, мещане, которые более способны отстраниться от острой борьбы, пройти мимо или даже спрятаться (как бы тут, в драке-то, не влетело!). Вот почему диктатуру осуществляет не весь народ, а только революционный народ, нисколько не боящийся, однако, всего народа, открывающий всему народу причины своих действий и все подробности их, привлекающий охотно весь народ к участию не только в управлении государством, но и во власти, и к участию в самом устройстве государства.

Таким образом, взятый нами простой пример содержит в себе все элементы научного понятия: «диктатура

революционного народа», а также понятия: «военно-полицейская диктатура». От этого простого примера, доступного даже ученому кадетскому профессору, мы можем перейти к более сложным явлениям общественной жизни.

Революция, в узком, непосредственном значении этого слова, есть именно такой период народной жизни, когда веками накопившаяся злоба на подвиги Аврамовых прорывается наружу в действиях, а не словах, и в действиях миллионных народных масс, а не отдельных лиц. Народ просыпается и поднимается для освобождения себя от Аврамовых. Народ избавляет бесчисленных Спиридоновых русской жизни от Аврамовых, применяет насилие к Аврамовым, берет власть над Аврамовыми. Это происходит, конечно, не так просто и не так «сразу», как в примере, упрощенном нами для г. профессора Кизеветтера, — эта борьба народа с Аврамовыми, борьба в узком, непосредственном смысле, это сбрасывание с народа Аврамовых растягивается на месяцы и годы «революционного вихря». Это сбрасывание народом с себя Аврамовых и есть реальное содержание того, что называется великой российской революцией. Это сбрасывание, если рассмотреть его со стороны методов исторического творчества, происходит в тех формах, которые мы сейчас только описывали, говоря о революционном вихре, именно: захват народом свободы политической, т. е. такой свободы, осуществлению которой препятствовали Аврамовы; — создание народом новой, революционной, власти, власти над Аврамовыми, власти над насильниками старого полицейского уклада; — применение народом насилия по отношению к Аврамовым для устранения, обезоружения и обезвреживания этих диких собак, всех Аврамовых, Дурново, Дубасовых, Минов и прочее и тому подобное.

Хорошо ли это, что народ применяет такие незаконные, неупорядоченные, непланомерные и несистематические приемы борьбы, как захват свободы, создание новой, формально никем не признанной и революционной, власти, применяет насилие над угнетателями

народа? Да, это очень хорошо. Это — высшее проявление народной борьбы за свободу. Это — та великая пора, когда мечты лучших людей России о свободе претворяются в дело, дело самих народных масс, а не одиночек-героев. Это так же хорошо, как хорошо освобождение толпой (в нашем примере) Спиридоновой от Аврамова, насильственное разоружение и обезвреживание Аврамова.

Но вот тут-то мы и подходим к центральному пункту кадетских скрытых мыслей и опасений. Кадет потому и является идеологом мещанства, что он на политику, на освобождение всего народа, на революцию переносит точку зрения того обывателя, который в нашем примере истязания Аврамовым Спиридоновой удерживал бы толпу, советовал бы не нарушать закона, не торопиться с освобождением жертв из рук палача, действующего от имени законной власти. Конечно, в нашем примере такой обыватель был бы прямо нравственным уродом, а в применении ко всей общественной жизни нравственное уродство мещанина есть качество, повторяем, совсем не личное, а социальное, обусловленное, может быть, крепко засевшими в голову предрассудками буржуазно-филистерской науки права.

Почему г. Бланк считает даже не требующим доказательства, что в период «вихря» были забыты все марксистские принципы? Потому, что он извращает марксизм в брентанизм144, считая не марксистскими такие «принципы», как захват свободы, как создание революционной власти, как применение насилия народом. Такой взгляд сквозит во всей статье г. Бланка, да и не одного Бланка, а всех кадетов, всех расхваливающих ныне за любовь к кадетам Плеханова писателей либерального и радикального лагеря вплоть до бернштейнианцев из «Без Заглавия"145, гг. Прокоповича, Кусковой и tutti quanti*.

Рассмотрим, как возник этот взгляд и почему он должен был возникнуть.

* - им подобных. Ред.

Возник он непосредственно из бернштейнианского или, шире, оппортунистического понимания западноевропейской социал-демократии. Те ошибки этого понимания, которые систематически и по всей линии разоблачили «ортодоксы» на Западе, переносятся теперь «под шумок», под другим соусом и по другому поводу, в Россию. Бернштейнианцы принимали и принимают марксизм за исключением его непосредственно-революционной стороны. Парламентскую борьбу они рассматривают не как одно из средств борьбы, пригодное особенно в определенные исторические периоды, а как главную и почти исключительную форму борьбы, делающую ненужным «насилие», «захваты», «диктатуру». Вот это пошлое, мещанское извращение марксизма и переносят теперь в Россию гг. Бланки и прочие либеральные хвалители Плеханова. Они так сжились с этим извращением, что не считают даже нужным доказывать забвение марксистских принципов и идей в период революционного вихря.

Почему должен был возникнуть такой взгляд? Потому, что он самым глубоким образом соответствует классовому положению и интересам мелкой буржуазии. Идеолог «очищенного» буржуазного общества допускает все методы борьбы социал-демократии, кроме именно тех, которые применяет революционный народ в эпохи «вихря» и которые одобряет и помогает применять революционная социал-демократия. Интересы буржуазии требуют участия пролетариата в борьбе с самодержавием, но только такого участия, которое бы не переходило в главенство пролетариата и крестьянства, только такого участия, которое бы не устраняло совершенно старых, самодержавно-крепостнических и полицейских органов власти. Буржуазия хочет сохранить эти органы, лишь подчинив их своему непосредственному контролю, — они нужны ей против пролетариата, которому слишком облегчило бы его пролетарскую борьбу полное уничтожение этих органов. Вот почему интересы буржуазии, как класса, требуют и монархии и верхней палаты, требуют недопущения диктатуры революционного народа. Борись с самодержавием,

говорит буржуазия пролетариату, но не трогай старых органов власти, — они мне нужны. Борись «парламентски», т. е. в тех пределах, которые предпишу тебе я по соглашению с монархией, борись посредством организаций, — только не таких, как всеобщие стачечные комитеты, Советы рабочих, солдатских депутатов и т. п. , а посредством таких, которые признает и ограничивает, обезвреживает по отношению к капиталу закон, изданный мной по соглашению с монархией.

Понятно отсюда, почему о периоде «вихря» буржуазия говорит с пренебрежением, презрением, злобой, ненавистью, — а о периоде охраняемого Дубасовым конституционализма с восторгом, упоением, с бесконечной мещанской влюбленностью… в реакцию. Это — все то же постоянное и неизменное качество кадетов: стремление опереться на народ и боязнь его рево

Возможна ли в России диктатура? В какой-то короткий, самый переломный период, по-видимому, возможна. Та же шмиттовская «автаркия больших пространств» ввиду яростного сопротивления этому изнутри и извне потребует всеобщей мобилизации государства и общества, концентрации власти в сильных руках. Справедливость и закономерность такой диктатуры обосновал некогда Карл Шмитт, говоривший и писавший о необходимости принятия Решения в "исключительных обстоятельствах". В любом случае, диктатура, устанавливаемая с целью усиления государства, превращения его империю, геополитический полюс мира является несомненным благом по сравнению с тлетворным, омерзительным либерал-глобализмом, принёсшим в нашу страну хаос и разруху, ежегодно отнимающим от населения России по миллиону человек.

Какая диктатура более вероятна в современной России – диктатура элит или диктатура народа? Впрочем, диктатур бояться не надо, жизнь страшнее. Любая диктатура – это всего лишь люди.

Итак, диктатура. Это значит, что власть в России будет принадлежать лицу или группе лиц, которые будут править ею фактически независимо от выражений народной воли (хотя учитывая ее и, может быть, даже облекаясь в ее легальные формы). Это лицо или лица будут указаны самим исходом борьбы за власть, устраняющим всех побежденных конкурентов. Они не могут быть предуказаны, избраны, предложены стране. Здесь почти все принадлежит историческому счастью, року или Провидению. Как монархия ставит судьбу государства в зависимость от случайностей рождения или наследственности в пределах одного рода, так революция ставит народ перед случайностью гениальных или бездарных вождей, от которых зависит его судьба. По своей структуре диктатура может быть единоличной, партийной или монархической. Рассмотрим диктатуру партийную. Если под ней разуметь диктатуру коммунистической партии, то продолжение ее в России, и при изменившихся социальных тенденциях, вполне возможно. Это будет, впрочем, уже псевдокоммунистическая партия, для которой ее выцветшие лозунги будут становиться все большей помехой. Должен настать день, когда они будут, наконец, убраны, и маскарад окончится. Но еще задолго до этого момента партийная диктатура превратится в единоличную. Может быть, этот момент уже наступил в России. Все показывает, что партия уже износилась, как самостоятельная политическая форма, хотя функционирует как политический аппарат. Но сейчас речь идет о другой возможности: о новой партии, о национальной партии, которая сменит коммунистов, сохранив их политическую систему. Это проект русского фашизма, с наибольшей яркостью выдвинутый евразийством. Фашистский проект нам представляется наиболее утопическим и наиболее вредным вариантом русской диктатуры. Всюду, где удается фашизм, он побеждает как революция, несущая бурную пену радикальных и реакционных страстей. Огромное народное волнение, потребность коренной ломки являются предпосылками фашизма. У него с коммунизмом слишком много общих корней. В фашизме, в его организациях молодежи изживает себя та же самая буйная тираническая активность, что и в русском комсомоле. Возможно ли раздуть догорающий пепел революции в новый пожар? Ввергнуть в новую революцию страну, едва живую от четырнадцатилетней революционной горячки? Это противоречило бы всем предпосылкам народной психологии. Не только масса, но и активное меньшинство уже выдыхается, уже просит покоя, тянется к личной жизни. Можно поддержать деспотическую власть, но не власть революционную, без передышки играющую на нервах. Не власть идеологов. Довольно политграмоты, довольно агитпросветов. Для России сейчас это кушанье столь же питательно, как касторовое масло. Но для нее сейчас оно было бы самым вредным политическим блюдом. Власть идеологов означала бы новое удушение русского творчества. Клин не всегда вышибается клином, и после марксистского отравления отрава евразийская или иная в лошадиных дозах в государственном масштабе могла бы просто прикончить русскую культуру. Совершенно безотносительно к % содержащейся в ней истины, если бы даже этот % был доступен вычислению. Самый факт огосударствления мысли, науки, искусства означает их медленную смерть, поскольку речь идет о высших видах творчества, а не о декоративных или утилитарных его разновидностях.

Но единоличная диктатура может иметь самое различное политическое и социальное содержание. Ее социальное содержание довольно однозначно определяется самыми противоположными течениями современной России. Но ее политическое лицо? Станет ли она мостом к монархии или к демократии или же будет стремиться увековечить себя как политическую форму?

Благо России - как мы его понимаем - в том, чтобы грядущая диктатура имела демократическое содержание. Это значит, поставила бы своей целью привести народ к демократии. Будет ли она действовать с соблюдением демократической легальности, не важно. Это, может быть, и нежелательно, ибо легальность покупается ценой лицемерного извращения института. Лучше не устраивать выборов, чем подтасовать их, лучше не иметь парламента, чем иметь подкупленный парламент. Демократический характер диктатуры в том, что ее цель (как римской легальной диктатуры) - сделать себя ненужной. Она должна готовиться к будущему, когда сможет передать власть народу. Но горе ей, если она швырнет эту власть в пространство, и не найдется рук, способных ее принять. Это значит, власть достанется новому диктатору, достаточно жадному до нее или нафанатизированному идеей, который не отдаст ее никому добровольно. Тогда диктатура потребует новой революции.

Интернет-передача "Обретение смыслов"
Тема: «Диктатура»
Выпуск №139

Степан Сулакшин : Добрый день, друзья! В прошлый раз мы изучали пространство смысла автократии. Логично продолжить это смысловое пространство работой с термином «диктатура». Но не нужно сразу же пытаться услышать намеки на нашу российскую действительность. Нас интересует точное понимание, что такое «диктатура». Начинает Вардан Эрнестович Багдасарян.

Вардан Багдасарян : Начну с цитаты Ленина. Сейчас не принято обращаться к классикам марксизма-ленинизма, но мне представляется, что марксистская традиция много внесла в методологию осмысления феномена «диктатура», для того чтобы развеять пропагандистские, манипулятивные мифы, связанные с этой категорией.

Ленин в своей статье «О демократии и диктатуре» пишет: «Буржуазия вынуждена лицемерить и называть «общенародной властью» или демократией вообще, или чистой демократией (буржуазную) демократическую республику, на деле представляющую из себя диктатуру буржуазии, диктатуру эксплуататоров.

Теперешняя «свобода собраний и печати» в «демократической» (буржуазно-демократической) республике есть ложь и лицемерие, ибо на деле это есть свобода для богачей покупать и подкупать прессу, свобода богачей спаивать народ сивухой буржуазной газетной лжи, свобода богачей держать в своей «собственности» помещичьи дома, лучшие здания и так далее».

Ленин, а до этого Маркс описывали категорию «диктатура» как лицемерную и приходили к выводу о том, что недиктаторских государств не существует. И действительно, в отношении категории «диктатура» можно проследить два подхода: по стилю правления это диктаторское государство, а по актору – осуществление властных полномочий. Рассмотрим оба эти подхода.

Надо сказать, что по этимологическому происхождению это слово никакой негативной нагрузки не несет. В Древнем Риме оно буквально означало «повелитель», и одним из титулов римских императоров был титул «диктатор», диктатор – в смысле повелитель.

В прошлый раз мы рассматривали категорию «авторитаризм». Очень часто диктатуру и авторитаризм считают одним и тем же, но это разные вещи. Диктатура может быть и демократической диктатурой. Скажем, во времена Великой французской революции Национальный конвент осуществлял диктаторские функции, и это мало кто ставит под сомнение, но все решения и диктаторские полномочия осуществлялись вполне коллегиальным способом.

Так вот, если говорить о стиле правления, то часто с диктатурой отождествляют директивный стиль правления. Здесь возникает вопрос: а если это рядоположение продолжить, если не директивный стиль правления? Какие еще бывают стили управления? Впоследствии возникает стимулирующая система управления – не за счет директив, а за счет стимулов.

Сейчас в условиях информационного общества возникает контекстная система управления, то есть в большей степени система управления через программирование сознания. Но, конечно, и стимулирующая, и контекстная система управления все равно продолжают эту традицию. Здесь нет принципиальных антологических противоречий.

При капитализме, как показали это классики марксизма, рабочий, поскольку у него нет средств производства, вынужден наниматься. Казалось бы, свобода ему предоставлена, но на деле действуют экономические механизмы, которые, по сути дела, делают его несвободным. Эта более изощренная форма, по сути дела, мало чем отличается от формы директивного правления.

Сейчас, когда на стороне бенефициаров полный контроль медиа-ресурсов, по сути, система та же. Возникает иллюзия, что человек сам принимает решения, что он как субъект сам творит собственную повестку, но в действительности ввиду появления новых когнитивных схем и механизмов управления его поведение тоже программируется тем управляющим актором, который владеет этими медиа-ресурсами. То есть развивается технология, но сущностно эта система выстраивания, которая была определена как директивная, диктаторская, не меняется.

Вторая позиция заключается в том, что есть агрегированная модель осуществления властных полномочий, то есть государство учитывает интересы многих, значит, и агрегирует их. Есть другая модель, которая исходит из осуществления интересов одной позиции либо одного лица и так далее.

Значит, первая позиция – агрегированная, вторую позицию связывают с диктаторской позицией. Но вот здесь я и апеллирую к работам и Ленина, и Маркса, которые показывали, что недиктаторских государств, по сути, не бывает. Весь вопрос заключается в том, кто этот актор. В марксизме эту категорию раскрывали через классовые интересы, значит, весь вопрос заключается в том, какой класс, какая социальная группа осуществляет эти властные полномочия.

Когда мы говорим о классовых интересах, задается модель человека экономического, что классовое сознание, имущественное положение доминируют, детерминируют. Но давайте посмотрим на это с идеологической позиции, используя эту методологию.

Большинство населения выступает за суверенитет, меньшинство против этого суверенитета. Есть определенные ценностные позиции, в которых есть какая-то консолидация. Если государство исходит из ценностных позиций, то эти ценностные позиции всегда связаны с какой-то группой, и всегда оказывается, что, ввиду гетерогенной природы самого общества, меньшинство эту ценностную позицию не осуществляет. Значит, это будет диктатура большинства.

Когда Маркс, а впоследствии и Ленин, раскрывали категорию «диктатура пролетариата», они об этом говорили. В традиционной методологии вроде бы этот термин негативный – вот есть демократия, а есть диктатура, но в марксисткой традиции диктатура большинства – это и есть истинная демократия. Этим снимаются изначально заложенные в это понятие негативизм и манипулятивность.

И действительно, в первых конституциях – в Конституции РСФСР 1918 года, в советской Конституции 1924 года категории «диктатура», «диктатура пролетариата» присутствовали, но эта диктатура пролетариата раскрывалась именно как демократическая система.

Процитирую положение Конституции 1924 года: «Только в лагере Советов, только в условиях диктатуры пролетариата, сплотившей вокруг себя большинство населения, оказалось возможным уничтожить в корне национальный гнет, создать обстановку взаимного доверия и заложить основы братского сотрудничества народов».

Сегодня часто ссылаются на опыт Китая. В Китайской Народной Республике, когда принималась новая Конституция во времена Дэн Сяопина, категория «диктатура пролетариата» звучит как «демократическая диктатура народа».

Категория «демократическая диктатура народа» отражена в первой статье Конституции Китая. Китайская Конституция начинается со слов: «Китайская Народная Республика есть социалистическое государство демократической диктатуры народа, руководимое рабочим классом и основанное на союзе рабочих и крестьян».

Итак, главное – что нет недиктаторских государств, важно только, исходит ли эта диктатура из интересов и позиций большинства или из интересов и позиций меньшинства.

Степан Сулакшин: Спасибо, Вардан Эрнестович. Владимир Николаевич Лексин.

Владимир Лексин : Чаще всего понятие «диктатура» связывают с понятием «диктатор». Это наиболее частое обиходное понимание этого термина. Действительно, диктатор – это человек, который диктует, то есть изрекает нечто такое, чему должны следовать все.

Диктатура в более широком плане – это политологическое, очень удобное для объяснения многих процессов понятие. И если оно не академичное, то все же как бы оторванное в обыденном сознании от того, что, если есть диктатура, есть и диктатор.

Все-таки чаще всего под диктатурой понимают аномально высокую персонификацию власти, когда создается такой тип политической системы и политического общества, что происходит гипертрофия власти и поглощение всех институтов гражданского общества одним лицом. Причем это одно лицо – очень любопытная тема.

Сейчас реальная власть одного лица, диктаторская линия существует, каким бы ни было государство, по крайней мере, на уровне представительств. И, естественно, на празднование 70-летия Победы в Москву приехали первые лица этих государств, которые в обыденном сознании, да и в реальной жизни воплощают всю полноту власти в этом государстве, будь там сенат, парламент, конгресс, какое-то общественное собрание и так далее.

В любом случае один человек представляет всю энергию, всю суть и идеологию того или иного государства, и он с этой точки зрения вполне может считаться диктатором. Мы знаем, что руководители, скажем, крупнейших корпораций – это диктаторы в полном смысле этого слова.

В любой организации эта диктаторная система реально существует, только уже не политической организации общества, а просто управления. Это то, что в русском языке называется единоначалием. Вот это единоначалие – это такой прагматический, что ли, управленческий вид диктатуры и диктаторства.

Сейчас более чем когда-либо видно, что понятие диктатуры и диктатора как персонифицированной формы власти имеет три ипостаси. Первая ипостась – реальная. Это реальные диктаторы, которых действительно можно назвать «отцом нации», «фюрером», «вождем» и так далее.

Одним из последних реально действующих диктаторов был Муаммар Каддафи. Очень многие называли диктатором Фиделя Кастро, который был совершенно удивительным диктатором, потому что, в отличие, скажем, от нашей страны, ни в одном учреждении не висел его портрет, и не было его скульптурного изображения.

Тем не менее, эти люди максимально выражали собой суть власти и, самое главное, реально управляли этой властью. Это реальные диктаторы, реальная делегированная диктатура, делегированное диктаторство, и это очень любопытная вещь.

Когда есть некая фигура, которой практически вбрасываются разные политические, экономические, международные и так далее интенции, она лишь выражает это, обретая либо любовь, либо нелюбовь народа, но этот человек является номинальным лицом, выражающим суть власти. Таких диктаторов сейчас большинство. Думаю, что и в нашей истории много таких лиц.

Ну, и третья ипостась – это диктатура наследственная. Это монархические диктатуры прежних лет, это диктатуры недавнего прошлого, которые существовали в Латинской Америке, и так далее. Вот эти три разных типа, но у них есть одно общее.

Кстати, этот признак очень четко выражен в нашей стране. Это то, что можно назвать «ручным управлением». Наряду с тем, что существует легитимный ход принятия законов, которому подчиняются все, в том числе и диктатор, который всегда говорит, что он действует либо от лица Конституции – основного закона, либо в соответствии с законами, он стимулирует большинство этих законов, а иногда реально их создает, и они потом становятся легитимными с юридической точки зрения.

Но вот первое, ручное управление – это очень четкий индикатор диктатуры и деятельности диктатора, когда выдаются массовые поручения всем и вся, и они обязательно должны быть выполнены. Это в основном несколько запоздалая рефлексия на самые острые события, которые происходят, и так далее.

Так чем же все-таки является диктатура в наше время – нормой или пережитком? Еще в древние времена Гераклит говорил, что, обладая совершенным знанием, можно практически одному управлять решительно всем. То есть, имея в руках всю информацию, действуя в рамках закона, наверное, действительно можно было бы управлять всем, если бы не одно «но».

Внутри страны очень сложная структура общественных и международных отношений. Все завязаны со всеми, все связаны друг с другом, но ведь кто-то устанавливает эту связь, и кто-то, несомненно, в этой связи важнее других.

В свое время по этому поводу очень четкую формулу произнес один из явных диктаторов Муссолини. Он сказал, что, чем более усложняется цивилизация, тем более ограничивается свобода личности. Это очень разумное его наблюдение, и оно в какой-то степени оправдывает сейчас деятельность так называемых диктатур и диктаторов, которые считают, что во всем разнообразии интересов, мотиваций, акторов, которые существуют сейчас на поле внутренней политики, должно быть то, что называется «жесткой, твердой рукой». Это еще одно из оснований диктатуры. Спасибо.

Степан Сулакшин: Спасибо, Владимир Николаевич. Интересный термин мы сегодня разбираем. Это классический термин, позволяющий увидеть и отработать все этапы методики обнаружения этих смыслов. Мы ведь не только разбираемся с отдельными терминами, но еще и оттачиваем саму методологию, саму технику обнаружения смыслов в дальнейшем. Категорий слов очень много, и в практике каждого человека, в его творческой жизни они будут возникать многократно.

Что бы я здесь хотел отметить? Что, как правило, смысл находится через человеческий опыт, то есть через перебор всех проявлений этой категории в самых разных контекстах. И тут есть ловушки, например, ловушка бесконечного перечисления, что это такое, потом не сворачивается в формулу, ловушка, которая связана, говоря образно, с тем, что «кипит наш разум возмущенный».

То есть существуют какие-то категории, настолько яркие, драматичные или трагичные в некоторых своих определенных довольно узких проявлениях, что это перекашивает всю картину. И за этими яркими, очень важными для человека своей трагедийностью проявлениями утрачиваются иные проявления этой категории, и затрудняется переход к обобщению, синтезированию смысловой формулы, определению дефиниций этой категории.

Какие ассоциации вызывает в нашей голове слово «диктатура», например, диктатура пролетариата, красный террор, гражданская война, сталинизм и прочие яркие как бы смысловые проекции, пятна, которые на самом деле затеняют смысловую суть, иногда даже логико-техническую суть этого самого понятия?

Попробуем пройти по дороге, освобождая свой разум от того, чтобы он кипел такими искажениями. Итак, к какому смысловому пространству деятельности человека относится эта категория? Конечно, к власти и управлению. И, опять-таки, может быть диктатор – глава семейства, может быть диктатор на какой-нибудь фирме, но это второстепенные проявления, которые не относятся к главному смысловому содержанию этой категории.

Все-таки это власть и управление. И генезис этой категории указывает именно на подобный подход. Во власти и управлении как в очень сложном пространстве есть множество смысловых ячеек, мозаика которых в этом пространстве полезна для того или иного термина, который мы хотим определить.

В данном случае наиважнейшее – это три элемента, три звена цепочки. Если это власть и управление, то управление – обязательно выработка решения ­– раз, принятие решения – два, и исполнение решения – три. И вот эта троеручица позволяет, например, построить ряд, увидеть соотношение и точные смысловые определения таких категорий как демократия, автократия и диктатура, увидеть то, что их объединяет, и нечто специфическое, разъединяющее их, что как раз и дает оригинальный, уникальный и абсолютно специфичный смысловой профиль того или иного термина.

Итак, выработка решения может осуществляться единолично, коллегиально или массово. Мы имеем перебор от демократии до автократии и диктатуры. Решение тоже может приниматься единолично, коллегиально и массово.

Наконец, исполнение решения может осуществляться на добровольном основании, на основании стимулирования или мотивации, а может на основании принуждения, причем принуждения вплоть до угрозы насилия и репрессий. И вот в этих спектральных переливах, диапазонах как раз и находят свои ячейки смысловой жизни указанные термины.

Итак, что роднит диктатуру с автократией? Это монополия власти на этапах выработки решения – единоличное, монопольное, и принятия решения – единоличное, монопольное. И автократия, и демократия в этом не различаются. Отличие находится на третьем этапе – на этапе исполнения решения.

Даже если я решил для себя, что я есть государство, я есть президент, и присвоил себе ручное управление, то все равно исполнять его мне одному не под силу. И вот здесь отличие диктатуры, делающее уникальным эту смысловую позицию, это крайне выраженное насилие – насилие с угрозой массовых потенциальных репрессий, атмосферы страха, подавления альтернативной мысли, альтернативных идей и так далее.

И вот на этом логическом поисковом пути мы теперь можем дать смысловую формулу определения. Итак, диктатура – это тип властного правления, управления, имеющий вид монополизации власти в руках одного (он и есть диктатор) или нескольких людей (диктаторская хунта), и доминирующего в исполнительном механизме института насилия и репрессий.

Должен сказать, что все время хочется путать это понятие, как и понятие автократии, с понятием тоталитаризма. Но путать не нужно. Та схема смысловых ячеек, которую я предложил, позволяет понять, в чем совершенно разное поле жизни этих терминов.

Тоталитаризм характеризует степень этатизма, то есть вхождения государства во все сферы жизни, вопросы и дела общества и человека. Это может быть и при демократии, и при тоталитаризме, и при автократии, и так далее. Просто это другое измерение качества жизни общества и власти в своем симбиозе.

Может ли диктатура быть целесообразной? Является ли она абсолютно предосудительной категорией? Опять возвращаюсь к эмоциональному сопровождению поиска смысла этой категории. Да, может в условиях форс-мажора, в военных условиях, в особых режимах, в мобилизационных обстоятельствах.

И понятно, почему. Потому что там встает вопрос жизни и смерти. Вопрос промедления, вопрос парламентских дебатов по поводу того, отступать этому фронту или наступать – понятно, что это вещи несовместимые. Но ведь форс-мажоры, войны, потрясения, мобилизации – это исключение из нормальной мирной человеческой жизни. А в нормальной мирной человеческой жизни диктатура – не самый эффективный тип управления и властного правления, так же, как и автократия.

Монополизация власти – неизбежный путь к загниванию. И каким бы жестким ни был принцип управления, скажем, в Советском Союзе, где механизм идеологического насилия, монополии власти КПСС привел таки к загниванию страны, к ее историческому провалу, точно так же диктатура отсекает в симбиозе общества и власти большой объем человеческого интеллекта, инициативы, творчества, достоинства, альтернатив, и это ведет к неэффективности.

Страх, скованность и несправедливость тоже лишают человеческое сообщество творческого потенциала и эффективности, поэтому в определенных обстоятельствах это, к сожалению, неизбежность со своими издержками, но там сами обстоятельства дают в 100 раз большие издержки. Например, война – гибель людей, разрушения, несправедливость, преступления. В мирной жизни, конечно же, должны быть другие способы, дающие наивысшую эффективность управления.

Спасибо. В следующий раз мы будем разбираться с термином «кризис». Всего доброго.

Многое из происходящего сегодня объясняется защитной реакцией на десятилетнее попрание либерал-радикалами национального достоинства русского народа-государствообразователя и разрушение российской государственности. Доведенный до грани уничтожения российский национально-государственный организм закономерно стремится к самосохранению через консолидацию власти, укрепление государства, усиление национального самосознания русского большинства страны. Это неизбежный результат содеянного в прошлом, но от современников зависит то, какую форму приобретут эти процессы. Кто-то из политиков будет игнорировать эти объективные тенденции, чем приговорит себя к маргинализации. Кто-то же будет демагогически разыгрывать патриотическую карту и на новой волне рваться к власти во имя шкурных интересов. Но само начало созидательных процессов говорит о том, что формируется поколение политиков-государственников, которые понимают, что возрождение России пролагается только через возрождение государственности. Понимание сути происходящего помогает созидательно ориентироваться и избегать опасностей.
В этом смысле очень актуальны исследования русского философа Ивана Александровича Ильина, который еще в конце сороковых годов описал объективные тенденции переходного периода - после неизбежного распада коммунистического режима. Прежде всего, для российской истории очевидно, что "Такие пространства, такое число народностей, таких склонных к индивидуализму людей можно сплотить исключительно централизованным единым государством, можно удержать исключительно авторитарной (не путать с тоталитарной) формой правления. Россия может иметь собственные, самостоятельно возникающие организованные формы авторитарного государства и демократического государства - в единстве. Именно этим - не случайностью и не деспотией московского центра - объясняется то, что Россия на протяжении веков оставалась монархией, притом все сословия и профессиональные цеха вырабатывали и практиковали своеобразные формы самоуправления" (И.А.Ильин). Иван Ильин был убежден, что переход от коммунизма к органичной для России государственности возможен только через национальную диктатуру, - не собственно диктатуру, но авторитарный режим. Ибо только просвещенный авторитаризм или демократическая, либеральная диктатура может избежать послекоммунистического хаоса, охлократии, которые неизбежно заканчиваются приходом диктатора. Понятно, что потрясения девяностых годов резко сузили возможности для возрождения России, но и многому научили. Во всяком случае, сейчас неизмеримо больше людей, способных услышать пророческие суждения русского философа.
И.А.Ильин в книге "Наши задачи" предупреждал о гибельности демократических соблазнов после падения коммунистического режима, когда в обществе не будет никаких предпосылок для демократии:
"Русский народ выйдет из революции нищим. Ни богатого, ни зажиточного, ни среднего слоя, ни даже здорового, хозяйственного крестьянина - не будет вовсе. Нищее крестьянство, пролетаризованное вокруг "агрофабрик" и "агрогородов"; нищий рабочий в промышленности; нищий ремесленник, нищий горожанин... Это будет народ "бесклассового общества"; ограбленный, но отнюдь не забывший ни того, что его ограбили, ни того, что именно у него отняли, ни тех, кто его подверг "экспроприации"... Все будут бедны, переутомлены и ожесточены. Государственный центр, ограбивший всех, исчезнет; но государственная монетная единица, оставшаяся в наследство наследникам, будет обладать минимальной покупательной силой на международном рынке и будет находиться в полном презрении на внутреннем рынке. И трудно себе представить, чтобы государственное имущество, награбленное и настроенное, было оставлено коммунистами в хозяйственно-цветущем виде: ибо оно, по всем видимостям, пройдет через период ожесточенной борьбы за власть. Итак, предстоит нищета граждан и государственное оскудение: классическое последствие всех длительных революций и войн... Подорваны все духовные и все социальные основы демократии - вплоть до оседлости, вплоть до веры в труд, вплоть до уважения к честно нажитому имуществу. В клочки разодрана ткань национальной солидарности. Повсюду скопилась невиданная жажда мести. Массы мечтают о том, чтобы стряхнуть с себя гипноз подлого страха и ответить на затяжной организованный террор бурным дезорганизованным террором".
Таково неизбежное состояние России после десятилетий коммунистической диктатуры. Ильин предвидел, что в этих условиях явятся силы, которые попытаются использовать политическую инфантильность общества и увлечь его болотными огнями псевдодемократии:
"И в этот момент им предложат: 1. "Демократическую свободу"; 2. "Право всяческого самоопределения" и 3. "Доктрину народного суверенитета". Кто же будет отвечать за неизбежные последствия этого?.. Лозунг "демократия немедленно и во что бы то ни стало" один раз привел уже в России к тоталитарной диктатуре. Он грозит такой же диктатурой и впредь, но уже антикоммунистической... Или они попытаются создать новый "демократический фашизм", чтобы, воспевая свободу, попирать ее от лица новой, неслыханной в истории псевдодемократии?.. Если что-нибудь может нанести России, после коммунизма, новые, тягчайшие удары, то это именно упорные попытки водворить в ней после тоталитарной тирании демократический строй. Ибо эта тирания успела подорвать в России все необходимые предпосылки демократии, без которых возможно только буйство черни, всеобщая подкупность и продажность, и всплывание на поверхность все новых и новых антикоммунистических тиранов... Если в народе нет здравого правосознания, то демократический строй превращается в решето злоупотреблений и преступлений. Беспринципные и пронырливые люди оказываются продажными, знают это друг про друга и покрывают друг друга: люди творят предательство, наживаются на этом и называют это "демократией"".
Как видим, анализ И.А.Ильина оказался очень злободневным. Какой же выход видел философ в этой ситуации?
"И вот когда после падения большевиков мировая пропаганда бросит во всероссийский хаос лозунг: "Народы бывшей России, расчленяйтесь!" - то откроются две возможности: или внутри России встанет русская национальная диктатура, которая возьмет в свои крепкие руки "бразды правления", погасит этот гибельный лозунг и поведет Россию к единству, пресекая все и всякие сепаратистские движения в стране; или же такая диктатура не сложится, и в стране начнется непредставимый хаос передвижений, возвращений, отмщений, погромов, развала транспорта, безработицы, голода, холода и безвластия. Тогда Россия будет охвачена анархией и выдаст себя с головой своим национальным, военным, политическим и вероисповедным врагам... Пройдут годы национального опамятования, оседания, успокоения, уразумения, осведомления, восстановления элементарного правосознания, возврата к частной собственности, к началам чести и честности, к личной ответственности и лояльности, к чувству собственного достоинства, к неподкупности и самостоятельной мысли, - прежде чем русский народ будет в состоянии произвести осмысленные и непогибельные политические выборы. А до тех пор его может повести только национальная, патриотическая, отнюдь не тоталитарная, но авторитарная - воспитующая и возрождающая - диктатура... После большевиков Россию может спасти - или величайшая государственная дисциплинированность русского народа или же национально-государственно-воспитывающая диктатура... Спасти страну от гибели может только строгий авторитарный (отнюдь не тоталитарный!) режим... При таких условиях национальная диктатура станет прямым спасением, а выборы будут или совсем неосуществимы, или окажутся мнимыми, фикцией, лишенной правообразующего авторитета".
Конечно, современное сознание пугает термин "диктатура", но в сочетании с определением "национальная" это понятие обретает у Ильина глубокий и актуальный для нас смысл:
"...Многие думают:... или тоталитарная диктатура - или формальная демократия. А между тем в самой этой формулировке уже указываются новые исходы: 1. Диктатура, но не тоталитарная, не коммунистическая; диктатура, организующая новую неформальную демократию, а потому демократическая диктатура; не демагогическая, "сулящая" и развращающая, а государственная, упорядочивающая и воспитывающая; не угасающая свободу, а приучающая к подлинной свободе. 2. Демократия, но не формальная, не арифметическая. Не прессующая массовые недоразумения и частные вожделения; демократия, делающая ставку не на человеческого атома и не безразличная к его внутренней несвободе, а на воспитываемого ею, самоуправляющегося, внутренне свободного гражданина; демократия качественности, ответственности и служения - с избирательным правом, понятым и осуществленным по-новому. А за этими двумя возможностями скрывается множество новых политических форм в разнообразнейших сочетаниях. Начиная с новой, творческой, чисто русской народной монархии".
Очевидно, что ельцинский режим девяностых годов сочетал признаки как раз противоположные - худшее из диктатуры и карикатурное из демократии. Это диктатура именно демагогическая, сулящая и развращающая, угасающая свободу, а не приучающая к подлинной свободе; демократия же сегодня - только формальная, арифметическая, прессующая массовые недоразумения и частные вожделения, безразличная к внутренней свободе человека. Какова миссия национальной диктатуры?
"Только такая диктатура и может спасти Россию от анархии и затяжных гражданских войн. Чтобы приучить людей к свободам, надо давать их столько, сколько они в состоянии принять и жизненно наполнить, не погубляя себя и своего государства; безмерная и непосильная свобода всегда была и всегда будет - сущим ядом. Чтобы пробудить правосознание в народе, надо воззвать к его чести, оградить его от погромных эксцессов властными запретами и предоставить на усмотрение народа не более того, чем сколько он сумеет поднять и понести, не погубляя себя и своего государства. Безмерные полномочия никогда не приводили к добру, а только вызывали политическое опьянение и разнуздание страстей. И ныне ни одна государственная конституция не предоставляет ни одному народу таких полномочий... Чтобы приучить людей к государственно-верному изволению, надо начинать с ограниченного права голоса: давать его только оседлым, только семейным, только работящим, только никогда не служившим компартии, только возрастно зрелым, только приемлемым и для избирателей и для национальной власти. Иными словами: надо начинать с системы не имущественных цензов, обеспечивающих необходимый минимум почвенности, честности и государственного смысла, с тем чтобы в дальнейшем, по мере оздоровления народа и страны, расширять круг голосующих. Все остальное было бы доктринерским безумием и погублением России... Твердая, национально-патриотическая и по идее либеральная диктатура, помогающая народу выделить кверху свои подлинно лучшие силы и воспитывающая народ к трезвлению, к свободной лояльности, к самоуправлению и к органическому участию в государственном строительстве,.. верность обязательствам и договорам, чувство собственного достоинства и чести".
На что может опираться национальная диктатура? Чего она требует у национального лидера?
"Сократить период самочинной мести, бесчинной расправы и соответствующего нового разрушения - сможет только национальная диктатура, опирающаяся не верные войсковые части и быстро выделяющая из народа наверх кадры трезвых и честных патриотов... Диктатору, спасающему страну от хаоса, необходимы: воля, сдерживаемая чувством ответственности, грозное импонирование и всяческое мужество, военное и гражданское... Сущность диктатуры в кратчайшем решении и в полновластии решающего. Для этого необходима одна, личная и сильная воля. Диктатура есть по существу своему учреждение военно-образное: это есть своего рода политическое полководчество, требующее глазомера, быстроты, приказа и повиновения... Никакой коллегиальный орган не овладеет хаосом, ибо он сам оп себе уже заключает начало распада... В час опасности, беды, смятения и необходимости мгновенных решений-приказов - коллегиальная диктатура есть последняя из нелепостей... Диктатура имеет прямое историческое призвание - остановить разложение, загородить дорогу хаосу, прервать политический, хозяйственный и моральный распад страны. И вот есть в истории такие периоды, когда бояться единоличной диктатуры значит тянуть к хаосу и содействовать разложению... Во главе становится единоличный диктатор, делающий ставку на духовную силу и на качество спасаемого им народа... Эту ставку на свободную и благую силу русского народа должен сделать будущий диктатор. При этом качеству и таланту должна быть открыта дорога вверх с самого низа. Необходимый отбор людей должен определяться не классом, не сословием, не богатством, не пронырливостью, не закулисными нашептами или интригами и не навязыванием со стороны иностранцев, - а качеством человека: умом, честностью, верностью, творческой способностью и волею. России нужны люди совестливые и храбрые, а не партийные выдвиженцы и не наймиты иноземцев... Итак, национальный диктатор должен будет: 1. Сократить и остановить хаос; 2. Немедленно начать качественный отбор людей; 3. Наладить трудовой и производственный порядок; 4. Если нужно будет, оборонить Россию от врагов и расхитителей; 5. Поставить Россию на ту дорогу, которая ведет к свободе, к росту правосознания, к государственному самоуправлению, величию и расцвету национальной культуры".
Сверхзадача подлинного национального лидера - духовная: пробудить творческие силы народа и создать условия для их оформления в органичные для России политические институты.
"Политика имеет задания: властно внушаемая солидаризация народа, авторитетное воспитание личного, свободного правосознания. Оборона страны и духовный расцвет культуры; созидание национального будущего через учет национального прошлого, собранного в национальном настоящем... Современный русский политик начертит нам строй, в котором лучшие и священные основы монархии впитают в себя все здоровое и сильное, чем держится республиканское правосознание. Он начертит нам строй, в котором естественные и драгоценные основы истинной аристократии окажутся насыщенными тем здоровым духом, которым держатся подлинные демократии. Единовластие примирится с множеством самостоятельных изволений; сильная власть сочетается с творческой свободой; личность добровольно и искренно подчинится сверхличным целям и единый народ найдет своего личного главу, чтобы связаться с ним доверием и преданностью. И все это должно совершиться в вековечных традициях русского народа и русского государства. И притом - не в виде "реакции", а в формах творческой новизны. Это будет новый русский строй, новая государственная Россия".
Все это может звучать утопично, но при углубленном раздумье, однако, оказывается ближе к реальности, чем многое из нынешнего. Реальности, конечно, истинной, а не фантасмагорической, каковая сегодня "правит бал". То, к чему призывает Ильин, конечно, идеал. Но этот сверхидеал способен подвигнуть народ на спасающее сверхусилие.
Мы видим, что отечественный философ провидел происходящее и предвидел грядущее. Но напрасно было бы искать у него панацею. Это не рецепты спасения, а ясный анализ ситуации и четкие формулировки наших задач. Как и должно быть, все это ставит еще больше вопросов, но, главное, побуждает к творческой борьбе за спасение своего отечества.

Демократическое государство с суверенной демократией – это то государство, которое мы видим сегодня в России. Суверенность начисто отменило истинную демократию. Введение вертикали власти привело фактически к вертикали коррупции. Суды, как лакмусовая бумажка государственного устройства, превратились в извращённую форму вынесения решения именем государства.

Сегодня мы наблюдаем странную картину: лидеры страны стали во весь голос призывать нас, простой народ, к патриотизму, но, в то же самое время, им стал неинтересен народ в целом. Во многом народ даже мешает элите. Их занимают вопросы корпоративного обогащения экономической элиты, а народ оказался жалким инструментом в этом процессе. Нельзя думать, что они не понимают, что в случае крупного военного конфликта им придётся опираться на армию, которая формируется из народа. Приходит мысль о том, что даже страшилка с вражеским окружением страны наших лидеров не интересует. Они как будто знают нечто такое, что позволяет им полностью исключить военный поворот событий. Или же очень быстро исчезнуть из этой Богом забытой страны? Поэтому, наверное, для этого они покупают недвижимость за рубежом и перевозят туда своих родных.

Диктатура народа

Диктатура народа – это правовая среда управления страной внутри неё, основанная на первичности права референдума и прямых выборов соответствующего масштаба административного деления, начиная от общегосударственного уровня и заканчивая любым самым мелким местным уровнем управления. Такое определение отличается от определения Мао Цзе Дуна (см. Иоахим Шикель. Идеи Мао Цзэдуна): «Диктатура народа по своей сути идентична диктатуре пролетариата». В нашем понимании диктатура народа – это демократический способ сосуществования всех классов и сословий населения.

Референдум является необходимым условием отмены делегирования прав избирателей своим выборным представителям, если в этом назрела необходимость. Это не просто объявление импичмента, это законный способ производить ротацию руководителей. Этот шаг является гарантией ликвидации злоупотребления властью, как это наблюдается обычно, когда права избирателей широко делегируются народным представителям любого уровня. Эти представители, так называемые «слуги народа», как правило, узурпируют всю власть в своих руках, а, пользуясь отсутствием в законах рычагов их контроля и перевыборности, - чуть ли не в открытую воруют налево и направо. Такое право воровать, которое пока что существует почти законно, – наглая издёвка их над народом.

Ни о каком тираническом, монархическом, авторитарном режиме при демократическом методе контроля не может быть и речи. Полная смена руководителей, лидеров находится в руках народа.

Что такое народ?

Разные словари дают разные ответы, в смысловом значении размытые. Это характерно для понятия символического значения. Народ – это символ. Мы (автор статьи м присоединившиеся к его мнению единомышленники) будем придерживаться определений: «народ – это население страны, объединённое одним управлением из одного центра» и «народ – это часть населения, имеющая право выбора, официального и неофициального».

Диктатура народа означает, что любые спорные ситуации в стране, не подлежащие рассмотрению в судебном порядке, разрешаются через мнение народа путём прямого и непосредственного голосования, как на общегосударственном уровне, так и на местном уровне управления. Естественно на это панируются соответствующие средства из бюджета – демократия дорого стоит. В таком случае вся бюрократия будет находиться под полным народным контролем. Значит, и для коррупции не останется лазеек.

Защита от охлократии и анархии

Любителям демократии необходимо, однако, знать, что демократическое большинство, принимающее своё судьбоносное решение, как правило, голосует за то, что ему хорошо известно, то есть за старое, или же может вести соглашательскую позицию при недостатке информации и неразвитости личной воли и образования. Поэтому такой способ правления всегда требует значительной информационной подготовки, разъяснений, бесед. Кроме того, уровень культуры разных слоёв народа определяет психологическую устойчивость общества. Следовательно, культура является тем полем, на котором сорнякам не будет места.

Нужно продумать защиту от охлократии и анархии, чтобы обсуждение и принятие решения по какому-либо спорному вопросу не приводило к тупиковым ситуациям. Для этого может существовать, например, Совет Старейшин.