Псевдоним, под которым пишет политический деятель Владимир Ильич Ульянов. ... В 1907 г. выступал без успеха кандидатом во 2-ю Государственную думу в Петербурге.

Алябьев, Александр Александрович , русский композитор-дилетант. … В романсах А. отразился дух времени. Как и тогдашняя русская литература, они сантиментальны, порою слащавы. Большая их часть написана в миноре. Они почти не отличаются от первых романсов Глинки, но последний шагнул далеко вперед, а А. остался на месте и теперь устарел.

Поганое Идолище (Одолище) - былинный богатырь…

Педрилло (Пьетро-Мира Pedrillo) - известный шут, неаполитанец, в начале царствования Анны Иоанновны прибывший в Петербург для пения ролей буффа и игры на скрипке в придворной итальянской опере.

Даль, Владимир Иванович
Многочисленные повести и рассказы его страдают отсутствием настоящего художественного творчества, глубокого чувства и широкого взгляда на народ и жизнь. Дальше бытовых картинок, схваченных на лету анекдотов, рассказанных своеобразным языком, бойко, живо, с известным юмором, иногда впадающим в манерность и прибауточность, Даль не пошел

Варламов, Александр Егорович
Над теорией музыкальной композиции Варламов, по-видимому, совсем не работал и остался при тех скудных познаниях, которые могли быть вынесены им из капеллы, в те времена совсем не заботившейся об общемузыкальном развитии своих питомцев.

Некрасов Николай Алексеевич
Ни у кого из больших поэтов наших нет такого количества прямо плохих со всех точек зрения стихов; многие стихотворения он сам завещал не включать в собрание его сочинений. Некрасов не выдержан даже в своих шедеврах: и в них вдруг резнет ухо прозаический, вялый стих.

Горький, Максим
По своему происхождению Горький отнюдь не принадлежит к тем отбросам общества, певцом которых он выступил в литературе.

Жихарев Степан Петрович
Его трагедия «Артабан» ни печати, ни сцены не увидела, так как, по мнению князя Шаховского и откровенному отзыву самого автора, была смесью чуши с галиматьей.

Шервуд-Верный Иван Васильевич
«Шервуд, — пишет один современник, — в обществе, даже петербургском, не назывался иначе, как Шервуд скверный… товарищи по военной службе чуждались его и прозвали его собачьим именем «фиделька».

Обольянинов Петр Хрисанфович
…фельдмаршал Каменский публично обозвал его «государственным вором, взяточником, дураком набитым».

Популярные биографии

Петр I Толстой Лев Николаевич Екатерина II Романовы Достоевский Федор Михайлович Ломоносов Михаил Васильевич Александр III Суворов Александр Васильевич

Княжевич Александр Максимович

К няжевич Александр Максимович - государственный деятель (1792 - 1872). Окончил курс в Казанском университете; начал службу в экспедиции о государственных доходах. В 1815 году был командирован в Вену для участия в ликвидации расчетов между Россией и Австрией. Одно время издавал вместе с братьями "Библиотеку для чтения". В 1831 году назначен директором канцелярии министерства финансов. Сблизившись с еще во время пребывания в Австрии, Княжевич стал теперь его ближайшим сотрудником. В 1847 году Княжевич назначен директором департамента государственного казначейства; в 1854 году - сенатором, почетным опекуном и управляющим петербургской сохранной казной. В 1858 году Княжевич был призван на пост министра финансов. На его долю выпала трудная и не всегда посильная для престарелого, не обладавшего широкими экономическими взглядами человека задача - ликвидация финансовых потрясений Крымской войны, проведения первых и подготовки дальнейших реформ нового царствования. При нем не вполне успешно было проведено упразднение кредитных установлений и устройство государственного банка. Временные позаимствования прежних лет были частью консолидированы в 4% и 5% обязательства, а недостающие средства добыты внешними и внутренними займами и специальными выпусками кредитных билетов. Сам Княжевич считал тогдашнее денежное обращение с упавшими и колебавшимися в курсе бумажными деньгами ненормальным и настаивал на скорейшем возвращении к их размену на металл. Княжевичу удалось понизить, но не устранить дефициты предшествующих годов в значительной степени путем повышения обложения: подушной подати, почтовых такс, крепостных и гербовых пошлин - и реорганизации табачного, смоляного и сахарного акцизов. В противоположность Канкрину Княжевич окончательно порвал с откупной системой продажи питей, видя в ней источник разорения и развращения народа и местной администрации, и перешел к акцизной системе. При Княжевиче отдельные таможенные ставки были повышены, но введен ряд облегчений, главным образом, для русской машиностроительной промышленности (беспошлинный ввоз железа, чугуна, машинных частей и принадлежностей, отдельных частей сельскохозяйственных машин к южным портам; разрешен вывоз кредитных билетов за границу для оплаты машин и т. д.). С целью придания балансу более активного характера отменен ряд вывозных пошлин. В железнодорожной политике Княжевич был сторонником частного строительства и предоставил железным дорогам особые льготы в области таможенных и гербовых пошлин. При Княжевиче был открыт рижский политехникум, преобразован горный институт, расширена московская практическая академия, улучшена постановка дела на казенных горных заводах, приняты меры к развитию добычи золота; заключен ряд трактатов, особенно по азиатской торговле, причем последняя постепенно утрачивала свой исключительный и строго нормированный характер; ввоз кантонского чая был разрешен морем, главным образом, с целью устранить развившуюся контрабанду. Сторонник гласности в финансовом управлении, Княжевич не успел, однако, провести опубликования бюджета. По его настоянию в комиссию для пересмотра системы податей и сборов приглашались эксперты от значительнейших городов и отдельных губерний. Рост налогов и безуспешность борьбы с дефицитами постепенно создали недовольство против Княжевича, в котором раньше надеялись видеть преемника и ученика Канкрина; его отставка была принята в 1862 году, и он был назначен членом государственного совета. - См.

Алекса́ндр Макси́мович Княже́вич (11 октября 1792, Уфа - 2 марта 1872, Санкт-Петербург) - русский государственный деятель, сенатор (с 1854 года), почётный опекун (со 2 сентября 1855 года), действительный тайный советник (с 12 апреля 1859 года), министр финансов России (с 23 марта 1858 - по 23 января 1862 года), член Государственного Совета (с 23 января 1862 года).

Александр Княжевич родился в семье выходца из Сербии. Отец его Княжевич, Максим Дмитриевич бежал через Австрию в Россию в 1773 году и был принят на службу в кавалергарды. Позднее, выйдя в отставку, он состоял на гражданской службе - был губернским прокурором в Уфе, где и родился сын Александр. После расформирования уфимской губернии в 1797 году семья переехала в Казань, где отец получил должность председателя казённой палаты. Александр Княжевич получил образование сначала в казанской гимназии, а затем, в 1805 году поступил в Казанский университет. Учился он примерно и был на хорошем счету. Так, известен случай, когда на старшем курсе заболел профессор, факультет поручил Княжевичу (как лучшему студенту), читать своим товарищам лекции по чистой математике. В этот момент ему исполнилось всего 17 лет.

В 1811 году Александр Княжевич вместе со своими тремя братьями переехал в Санкт-Петербург, где поступил на службу в Экспедицию государственных доходов , вскоре включённую в состав Министерства финансов. В 1815 году Александр Княжевич был командирован в Вену в составе комиссии по ликвидации послевоенных расчётов между Россией и Австрией по итогам Венского конгресса. Во время работы комиссии Княжевич сблизился с генерал-интендантом (и будущим министром финансов) Егором Канкриным и на долгие годы стал его близким сотрудником. Кроме исполнения должности, Княжевич вместе со своими братьями увлекался и литературными занятиями. В 1822 году братья Княжевичи совместно издавали «Библиотеку для Чтения», включавшую в себя подборку переводов иностранной беллетристики. Издательская деятельность дала Княжевичу дополнительные знакомства и связи в литературных кругах.

В 1823 году Александр Княжевич женился на дочери баронессы Вистингаузен (директрисы Патриотического института), бывшей близкой к Императрице Александре Фёдоровне. После этого карьера Княжевича стала двигаться немного быстрее. В 1830-х годах он заведовал делами комитета об усовершенствовании земледелия, но всё же только через двадцать лет примерной службы он получил свою первую значительную должность - вице-директора департамента государственного казначейства. Довольно скоро после этого назначения он занял более высокий пост директора канцелярии министра финансов, а в 1844 году стал директором департамента государственного казначейства.

За годы службы в министерстве финансов Княжевич приобрёл репутацию умеренного реформатора, человека либерального, спокойного и не склонного к крайностям. Как правило, он не выступал с собственными инициативами и проектами, но с готовностью поддерживал те преобразования, которые казались ему допустимо умеренными. Так, ещё в 1852 году Княжевич вместе с Павлом Гагариным поддерживал проект генерал-адъютанта Павла Киселёва по преобразованиям в деле государственной ревизии. В результате придворных интриг и противодействия консервативной партии при дворе Николай I этот проект отверг.

Но и позднее, в 1859-61 годах, когда александровские преобразования были в самом разгаре, Княжевич также придерживался так называемого «среднего» проекта крестьянской реформы (более умеренного, чем поддержанный Александром II, но более смелого, чем сугубо консервативный проект того же князя Павла Гагарина). Впрочем, проект, представленный министром земледелия генералом Михаилом Николаевичем Муравьёвым никакого успеха не имел и в конечном счёте только лишь закрепил за Княжевичем репутацию «человека старой закалки» и умеренного реформатора.

Вообще карьера Александра Княжевича развивалась не быстро и не гладко. Несмотря на долгое знакомство с министром финансов Канкриным, по-видимому, Княжевич имел немало недоброжелателей. Да и сам министр финансов не слишком его жаловал. Будучи по должности директором канцелярии министра, а потом и директором департамента государственного казначейства, то есть, правой рукой министра и его верным учеником, в обществе Княжевич долгие годы имел репутацию его вероятного преемника. Тем не менее, в 1840 году Егор Канкрин, отъезжая за границу на лечение, ко всеобщему удивлению поручил управление министерством не Княжевичу, а более низкому по должности Фёдору Вронченко, управлявшему особой канцелярией по кредитной части. Ради этого назначения Канкрин специально возвёл Фёдора Вронченко в ранг товарища министра финансов (то есть, сделал своим заместителем). Сам Княжевич объяснял это досадное обстоятельство тем, что важнейшей частью финансового управления в тот момент была кредитная политика.

Также существуют версии, будто бы назначению Княжевича в преемники Канкрина или хотя бы в товарищи министра помешало известное в некоторых кругах его денежное участие в питейных откупах. И хотя это участие было почти номинальным, (сам Княжевич и его братья просто предоставляли свои капиталы откупщикам для залогов по откупам), но это обстоятельство в дальнейшем было в полной мере использовано для интриг против него. Так, по случаю неисправности некоего откупщика пошли слухи о взяточничестве, будто бы распространённом в министерстве финансов. Естественно, что эти пересуды на время повредили Княжевичу, хотя они не имели под собой никаких оснований. Скорее всего, что придворная интрига имела своей целью самого министра Канкрина, а не Княжевича, для которого она не имела иных последствий, кроме не назначения на пост товарища министра.

В результате, тот же Фёдор Вронченко управлял министерством финансов и во время следующей поездки Канкрина за границу, а в 1844 году, после окончательного выхода Егора Канкрина в отставку он занял и пост министра. Все эти годы Княжевич продолжал оставаться, по существу, вторым человеком в министерстве финансов. Но и даже со смертью Вронченко в 1852 году, пост министра финансов снова получил не Княжевич, а Пётр Брок, человек откровенно мало компетентный в финансовом деле, но зато обладавший обширными связями и до того момента занимавший должность управляющего делами Комитета министров .

Пять лет (при министре Броке) стали самыми тяжёлыми годами в карьере Александра Княжевича. Имея к тому моменту уже сорокалетний служебный и профессиональный опыт, Княжевич нередко оспаривал суждения и предложения нового министра, чем очень скоро вызвал его закономерное раздражение. Как следствие, в 1854 году Княжевич под благовидным предлогом был удалён из министерства финансов, получив почётное назначение в Сенат. Вскоре за тем он также получил должность первоприсутствующего в департаменте герольдий.

), член Государственного Совета (с 23 января 1862 года).

Краткая биография

Александр Княжевич родился в семье выходца из Сербии . Отец его Княжевич, Максим Дмитриевич бежал через Австрию в Россию в 1773 году и был принят на службу в кавалергарды . Позднее, выйдя в отставку, он состоял на гражданской службе - был губернским прокурором в Уфе , где и родился сын Александр. После расформирования уфимской губернии в 1797 году семья переехала в Казань , где отец получил должность председателя казённой палаты. Александр Княжевич получил образование сначала в казанской гимназии , а затем, в 1805 году поступил в Казанский университет . Учился он примерно и был на хорошем счету. Так, известен случай, когда на старшем курсе заболел профессор, факультет поручил Княжевичу (как лучшему студенту), читать своим товарищам лекции по чистой математике . В этот момент ему исполнилось всего 17 лет.

В 1811 году Александр Княжевич вместе со своими тремя братьями переехал в город Санкт-Петербург , где поступил на службу в Экспедицию государственных доходов , вскоре включённую в состав Министерства финансов . В 1815 году Александр Княжевич был командирован в Вену в составе комиссии по ликвидации послевоенных расчётов между Россией и Австрией по итогам Венского конгресса . Во время работы комиссии Княжевич сблизился с генерал -интендантом (и будущим министром финансов) Егором Канкриным и на долгие годы стал его близким сотрудником. Кроме исполнения должности, Княжевич вместе со своими братьями увлекался и литературными занятиями. В 1822 году братья Княжевичи совместно издавали «Библиотеку для Чтения», включавшую в себя подборку переводов иностранной беллетристики . Издательская деятельность дала Княжевичу дополнительные знакомства и связи в литературных кругах.

Вообще карьера Александра Княжевича развивалась не быстро и не гладко. Несмотря на долгое знакомство с министром финансов Канкриным , по-видимому, Княжевич имел немало недоброжелателей. Да и сам министр финансов не слишком его жаловал. Будучи по должности директором канцелярии министра, а потом и директором департамента государственного казначейства , то есть, правой рукой министра и его верным учеником, в обществе Княжевич долгие годы имел репутацию его вероятного преемника . Тем не менее, в 1840 году Егор Канкрин, отъезжая за границу на лечение, ко всеобщему удивлению поручил управление министерством не Княжевичу, а более низкому по должности Фёдору Вронченко , управлявшему особой канцелярией по кредитной части. Ради этого назначения Канкрин специально возвёл Фёдора Вронченко в ранг товарища министра финансов (то есть, сделал своим заместителем). Сам Княжевич объяснял это досадное обстоятельство тем, что важнейшей частью финансового управления в тот момент была кредитная политика.

Также существуют версии, будто бы назначению Княжевича в преемники Канкрина или хотя бы в товарищи министра помешало известное в некоторых кругах его денежное участие в питейных откупах . И хотя это участие было почти номинальным, (сам Княжевич и его братья просто предоставляли свои капиталы откупщикам для залогов по откупам), но это обстоятельство в дальнейшем было в полной мере использовано для интриг против него. Так, по случаю неисправности некоего откупщика пошли слухи о взяточничестве , будто бы распространённом в министерстве финансов. Естественно, что эти пересуды на время повредили Княжевичу, хотя они не имели под собой никаких оснований. Скорее всего, что придворная интрига имела своей целью самого министра Канкрина, а не Княжевича, для которого она не имела иных последствий, кроме не назначения на пост товарища министра.

В результате, тот же Фёдор Вронченко управлял министерством финансов и во время следующей поездки Канкрина за границу, а в 1844 году , после окончательного выхода Егора Канкрина в отставку он занял и пост министра. Все эти годы Княжевич продолжал оставаться, по существу, вторым человеком в министерстве финансов. Но и даже со смертью Вронченко в 1852 году , пост министра финансов снова получил не Княжевич, а Пётр Брок , человек откровенно мало компетентный в финансовом деле, но зато обладавший обширными связями и до того момента занимавший должность управляющего делами Комитета министров .

Пять лет (при министре Броке) стали самыми тяжёлыми годами в карьере Александра Княжевича. Имея к тому моменту уже сорокалетний служебный и профессиональный опыт, Княжевич нередко оспаривал суждения и предложения нового министра, чем очень скоро вызвал его закономерное раздражение. Как следствие, в 1854 году Княжевич под благовидным предлогом был удалён из министерства финансов, получив почётное назначение в Сенат . Вскоре за тем он также получил должность первоприсутствующего в департаменте герольдий .

Министр финансов

Княжевич был убеждённым сторонником гласности в области бюджета и финансового управления, однако, эти свои намерения он смог осуществить лишь за день до своей отставки :

Государю Императору благоугодно было Высочайше повелеть: р о с п и с ь государственных доходов и расходов обнародовать для всеобщего сведения.

Ныне роспись сия удостоилась, 22 сего января, Высочайшего утверждения, и мы сообщаем здесь т а б е л ь, составленную по статьям росписи в том виде, как сия последняя была доселе представляема на рассмотрение государственного совета. К сему долгом считаем присовокупить, что по известному уже публике преобразованию порядка отчетности по государственному контролю, между прочими предположениями, находится и изменение образа составления сметы министерств и главных управлений, с более подробным и ясным уложением всех статей расходов, каковой порядок и будет введен с будущего 1863 года.

...

Подписано: верно, министр финансов А. Княжевич

Чувствуя себя совсем усталым, нездоровым и не будучи в силах нести тяжкий груз финансового хозяйства в период больших перемен, 23 января 1862 года Александр Княжевич подал в отставку (на семидесятом году жизни). Не совершённые или незаконченные Княжевичем за четыре года его руководства реформы были возложены на нового, молодого министра финансов, Михаила Рейтерна , по общему признанию - вообще одного из лучших министров России в XIX веке .

Похоронен в Санкт-Петербурге на Смоленском православном кладбище .

Сочинения

• Записка А. М. Княжевича Александру II «О настоящем положении государственных финансов» // Судьбы России. Проблемы экономического развития страны в XIX - начале XX вв. Спас - Лики России, СПб, 2007. ISBN 978-5-903672-02-8 .

Напишите отзыв о статье "Княжевич, Александр Максимович"

Примечания

1. В. Судейкин . // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона
2. В. Лебедев. // Русский биографический словарь
3. // Русская история в портрете
4. Фурсенко . Лики России , 2008. - С. 368.
5. Коллектив авторов СПбГУ под ред. акад.Фурсенко . Управленческая элита Российской империи (1802-1917). - С-Петербург.: Лики России , 2008. - С. 392.
6. Коллектив авторов СПбГУ под ред. акад.Фурсенко . Управленческая элита Российской империи (1802-1917). - С-Петербург.: Лики России , 2008. - С. 333-335.
7. .

Литература

• В. Лебедев. // Русский биографический словарь : в 25 томах / Под наблюдением председателя Императорского Русского Исторического Общества А. А. Половцева. - СПб. , 1903. - Т. 9: Кнаппе - Кюхельбекер. - С. 5-10.
• В. Судейкин . // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1895. - Т. XV. - С. 467.

Ссылки

• на официальном сайте РАН

Предшественник: Пётр Фёдорович Брок

Министры финансов России -

Преемник: Михаил Христофорович Рейтерн

Российская империя (1802-1917) Российская республика (1917) Россия (1918-1920) РСФСР (1918-1992) Советский Союз (1922-1991) Российская Федерация (с 1992)

Отрывок, характеризующий Княжевич, Александр Максимович

– Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… – сказала старая княгиня.
– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j"ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu"il m"a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.

Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.

Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…

В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.

Александр Княжевич родился в семье выходца из Сербии. Отец его бежал через Австрию в Россию в 1773 году и был принят на службу в кавалергарды. Позднее, выйдя в отставку, он состоял на гражданской службе - был губернским прокурором в Уфе, где и родился сын Александр. После расформирования уфимской губернии в 1797 году семья переехала в Казань, где отец получил должность председателя казённой палаты. Александр Княжевич получил образование сначала в казанской гимназии, а затем, в 1805 году поступил в Казанский университет. Учился он примерно и был на хорошем счету. Так, известен случай, когда на старшем курсе заболел профессор, факультет поручил Княжевичу (как лучшему студенту), читать своим товарищам лекции по чистой математике. В этот момент ему исполнилось всего 17 лет.

В 1811 году Александр Княжевич вместе со своими тремя братьями переехал в Санкт-Петербург, где поступил на службу в Экспедицию государственных доходов, вскоре включённую в состав Министерства финансов. В 1815 году Александр Княжевич был командирован в Вену в составе комиссии по ликвидации послевоенных расчётов между Россией и Австрией по итогам Венского конгресса. Во время работы комиссии Княжевич сблизился с генерал-интендантом (и будущим министром финансов) Егором Канкриным и на долгие годы стал его близким сотрудником. Кроме исполнения должности, Княжевич вместе со своими братьями увлекался и литературными занятиями. В 1822 году братья Княжевичи совместно издавали «Библиотеку для Чтения», включавшую в себя подборку переводов иностранной беллетристики. Издательская деятельность дала Княжевичу дополнительные знакомства и связи в литературных кругах.

В 1823 году Александр Княжевич женился на дочери баронессы Вистингаузен (директрисы Патриотического института), бывшей близкой к Императрице Александре Фёдоровне. После этого карьера Княжевича стала двигаться немного быстрее. В 1830-х годах он заведовал делами комитета об усовершенствовании земледелия, но всё же только через двадцать лет примерной службы он получил свою первую значительную должность - вице-директора департамента государственного казначейства. Довольно скоро после этого назначения он занял более высокий пост директора канцелярии министра финансов, а в 1844 году стал директором департамента государственного казначейства.

За годы службы в министерстве финансов Княжевич приобрёл репутацию умеренного реформатора, человека либерального, спокойного и не склонного к крайностям. Как правило, он не выступал с собственными инициативами и проектами, но с готовностью поддерживал те преобразования, которые казались ему допустимо умеренными. Так, ещё в 1852 году Княжевич вместе с Павлом Гагариным поддерживал проект генерал-адъютанта Павла Киселёва по преобразованиям в деле государственной ревизии. В результате придворных интриг и противодействия консервативной партии при дворе Николай I этот проект отверг.

Но и позднее, в 1859-61 годах, когда александровские преобразования были в самом разгаре, Княжевич также придерживался так называемого «среднего» проекта крестьянской реформы (более умеренного, чем поддержанный Александром II, но более смелого, чем сугубо консервативный проект того же князя Павла Гагарина). Впрочем, проект, представленный министром земледелия генералом Михаилом Николаевичем Муравьёвым никакого успеха не имел и в конечном счёте только лишь закрепил за Княжевичем репутацию «человека старой закалки» и умеренного реформатора.

Вообще карьера Александра Княжевича развивалась не быстро и не гладко. Несмотря на долгое знакомство с министром финансов Канкриным, по-видимому, Княжевич имел немало недоброжелателей. Да и сам министр финансов не слишком его жаловал. Будучи по должности директором канцелярии министра, а потом и директором департамента государственного казначейства, то есть, правой рукой министра и его верным учеником, в обществе Княжевич долгие годы имел репутацию его вероятного преемника. Тем не менее, в 1840 году Егор Канкрин, отъезжая за границу на лечение, ко всеобщему удивлению поручил управление министерством не Княжевичу, а более низкому по должности Фёдору Вронченко, управлявшему особой канцелярией по кредитной части. Ради этого назначения Канкрин специально возвёл Фёдора Вронченко в ранг товарища министра финансов (то есть, сделал своим заместителем). Сам Княжевич объяснял это досадное обстоятельство тем, что важнейшей частью финансового управления в тот момент была кредитная политика.

Также существуют версии, будто бы назначению Княжевича в преемники Канкрина или хотя бы в товарищи министра помешало известное в некоторых кругах его денежное участие в питейных откупах. И хотя это участие было почти номинальным, (сам Княжевич и его братья просто предоставляли свои капиталы откупщикам для залогов по откупам), но это обстоятельство в дальнейшем было в полной мере использовано для интриг против него. Так, по случаю неисправности некоего откупщика пошли слухи о взяточничестве, будто бы распространённом в министерстве финансов. Естественно, что эти пересуды на время повредили Княжевичу, хотя они не имели под собой никаких оснований. Скорее всего, что придворная интрига имела своей целью самого министра Канкрина, а не Княжевича, для которого она не имела иных последствий, кроме не назначения на пост товарища министра.

В результате, тот же Фёдор Вронченко управлял министерством финансов и во время следующей поездки Канкрина за границу, а в 1844 году, после окончательного выхода Егора Канкрина в отставку он занял и пост министра. Все эти годы Княжевич продолжал оставаться, по существу, вторым человеком в министерстве финансов. Но и даже со смертью Вронченко в 1852 году, пост министра финансов снова получил не Княжевич, а Пётр Брок, человек откровенно мало компетентный в финансовом деле, но зато обладавший обширными связями и до того момента занимавший должность управляющего делами Комитета министров.

Пять лет (при министре Броке) стали самыми тяжёлыми годами в карьере Александра Княжевича. Имея к тому моменту уже сорокалетний служебный и профессиональный опыт, Княжевич нередко оспаривал суждения и предложения нового министра, чем очень скоро вызвал его закономерное раздражение. Как следствие, в 1854 году Княжевич под благовидным предлогом был удалён из министерства финансов, получив почётное назначение в Сенат. Вскоре за тем он также получил должность первоприсутствующего в департаменте герольдий.

Министр финансов

Только 23 марта 1858 года Александр Княжевич был назначен на место совершенно расстроившего дела и, наконец, уволенного Петра Брока. Несмотря на то, что назначение это было и долгожданным, и лестным, но предложение Государя принял он далеко не с лёгким сердцем. Отлично зная всю сложность и трудность финансового положения страны на тот момент, он не мог не понимать, насколько несладкой станет ему эта служба. Вдобавок, долгожданная министерская должность настигла его уже в преклонных летах: к тому моменту Княжевичу шёл шестьдесят шестой год и здоровья он был не отменного. Сначала Княжевич шёл к Императору с твёрдым намерением отказаться от запоздалого назначения на пост министра. Он прямо сказал Государю, что «не находит в себе качеств и способностей, необходимых для этого звания, зная вполне все обязанности и всю трудность этой должности и свои слабые способности», не говоря уже о летах своих и о затруднительности тогдашнего положения дел. Кроме того, он сказал, что министр финансов должен иметь независимое состояние и слишком обширные связи, чтобы твёрдо стоять на своём посту, ибо, говорил он, «хороший министр финансов должен чаще отказывать осаждающим его разными просьбами, ходатайствами и предложениями, что навлекает ему недоброжелателей, готовых вредить ему и даже чернить его». Однако Александр II твёрдо стоял на своём и обещал ему свою полную поддержку, под непременным условием «говорить всегда правду». Таким-то образом, пришлось Александру Княжевичу на старости лет «ввалиться в этот омут», как невесело охарактеризовал он своё назначение в письме к брату.

И в самом деле, Княжевичу в этой ситуации было трудно позавидовать. Крымская война 1853-1856 годов с её катастрофическими последствиями как для финансовой, так и для политической системы империи, а также смена царствований пришлась в министерстве финансов на время руководства Петра Фёдоровича Брока. Закрытие для России европейских денежных рынков и невозможность пополнить казну за счёт внешних займов привели к сокращению металлического запаса и усиленному выпуску кредитных билетов. За два последние года руководства Броком министерства финансов, в 1855-1856 годах было напечатано почти пол-миллиарда кредиток. Предпринимаемые им меры носили авральный и бессистемный характер и с каждым годом положение государственных финансов всё более заходило в тупик. Именно в такой ситуации Пётр Брок был отправлен в отставку и на его месте оказался Александр Княжевич, имевший солидную деловую и профессиональную репутацию.

И хотя в придворных и министерских кругах бытовало мнение, что для реформаторской деятельности и воплощения новых идей этот умеренный сановник был уже слишком стар, тем не менее разработка первых преобразований в области финансов происходила именно при его непосредственном участии. Так, 10 июля 1859 года Княжевичем была учреждена Комиссия для пересмотра системы податей и сборов, которая просуществовала затем более двадцати лет. Среди мероприятий, которые она подготовила, были следующие: введение налога с недвижимых имуществ в городах, посадах и местечках, преобразование системы взимания соляного налога, присоединение земского сбора к общим государственным доходам, принятие устава о частной золотопромышленности, уставов о гербовом сборе и о сахарном акцизе.

Реформы 1860-х годов не могли обойтись без крупных изменений в финансовой сфере. Первым шагом Княжевича на этом пути стало объединение всех ранее существовавших кредитных учреждений и создание в 1860 году - Государственного банка. Вся масса средств, полученных от Государственного коммерческого и Государственного заёмного банков, сохранной казны и приказов общественного призрения, передавалось в его распоряжение, а управление им сосредотачивалось в Министерстве финансов. На государственный банк возлагалось как поддержание стабильности денежного обращения, так и развитие производственной сферы. Но на первых порах его роль сводилась в основном к тому, чтобы централизовать кредитно-денежную политику.

Отдельной заботой Княжевича на посту министра стало плачевное состояние государственного бюджета и финансов. Большое внимание с первых дней он уделил упорядочению денежной политики. При нём заимствования предыдущих десяти лет были частично консолидированы в 4-х и 5-процентные обязательства, а недостающие средства восполнены внешними и внутренними займами и специальными выпусками кредитных билетов. Княжевич считал тогдашнее состояние российского денежного обращения с обесцененными и сильно колебавшимися в курсе бумажными деньгами ненормальным и настаивал на скорейшем возвращении к их металлическому размену и государственным гарантиям.

За время своего четырёхлетнего министерского правления Княжевичу удалось значительно понизить, (но не устранить вовсе) бюджетный дефицит предшествующих годов прежде всего путём повышения налогового обложения: подушной подати, почтовых такс, крепостных и гербовых пошлин, а также реорганизации табачного, смоляного и сахарного акцизов. В противоположность политике своего учителя и начальника, Егора Канкрина Княжевич окончательно ликвидировал откупную систему питейной торговли, справедливо усматривая в ней источник деградации народа и развращения местной администрации. Он окончательно перевёл алкогольное обращение на акцизную систему. Однако, рост налогов и медленные успехи борьбы с дефицитом бюджета вызвали недовольство и постепенно создали Княжевичу не слишком популярное имя.

При министре Княжевиче были существенно повышены отдельные таможенные ставки, но одновременно был введён и ряд существенных облегчений, главным образом, для русской машиностроительной промышленности. В частности, он разрешил беспошлинный ввоз железа, чугуна, деталей станков и механизмов, отдельных частей сельскохозяйственных машин (к южным портам). Для облегчения закупки средств производства был также разрешён вывоз кредитных билетов за границу для оплаты машин и некоторое другие меры, облегчавшие импорт оборудования. С целью придания внешнеторговому балансу более активного характера при Княжевиче был отменён ряд вывозных пошлин.

Также Княжевич проявил себя сторонником частного строительства и предоставил железным дорогам особые льготы в области таможенных и гербовых пошлин. При Княжевиче были приняты активные меры к серьёзному развитию добычи золота, заключён важный трактат по азиатской торговле, по условиям которого она постепенно утрачивала свой строго нормированный характер. Так, например, был разрешен морской ввоз кантонского чая, главным образом, с целью победить широко распространившуюся контрабанду. Княжевич был убеждённым сторонником гласности в области бюджета и финансового управления, однако, эти свои намерения он не успел осуществить в полной мере и при нём ещё не произошло запланированная им публикация государственного бюджета. По его настоянию в комиссию для пересмотра системы податей и сборов приглашались эксперты от крупнейших городов и отдельных губерний.

Княжевич осуществил операцию по финансированию крестьянской реформы 1861, разработал проекты Торгового устава (1860) и акционерного законодательства (1861).

Чувствуя себя совсем усталым, нездоровым и не будучи в силах нести тяжкий груз финансового хозяйства в период больших перемен, 23 января 1862 года Александр Княжевич подал в отставку (на семидесятом году жизни). Не совершённые или незаконченные Княжевичем за четыре года его руководства реформы были возложены на нового, молодого министра финансов, Михаила Рейтерна, по общему признанию - вообще одного из лучших министров России в XIX веке.

Похоронен в Санкт-Петербурге на Смоленском православном кладбище.

Сочинения

• Записка А. М. Княжевича Александру II «О настоящем положении государственных финансов» // Судьбы России. Проблемы экономического развития страны в XIX - начале XX вв. Спас - Лики России, СПб, 2007. ISBN 978-5-903672-02-8.